Но, поселившись в византийских палатах посреди города, Владимир опомнился. И, как часто бывало с ним впоследствии, стал соизмерять свои поступки с заповедями новой веры. Веры, ради которой он, как искренне полагал, и предпринял поход. Тут он должен был с ясностью осознать, что по вступлении в город сослужил службу не миротворцу Христу, а собственной уязвленной гордыне. В Херсонесе он нашел искомых «учителей» – и расположенного к нему Анастаса, и других местных священников. Он видел жизнь христианского города, в которую вторгся со своим мечом, слушал наставления в вере – и душа его медленно изменялась.

А потом прибыла напуганная, разом презиравшая и ненавидевшая его Анна. Владимир, конечно, пытался склонить невесту к себе. И, думается, в какой-то момент посмотрел на себя и на Русь ее глазами. Со стороны пусть надменной и зачастую жестокой, но никогда не посягавшей на силовое завоевание русских земель христианской державы. Которая на протяжении вот уже двух веков подвергалась то вымогающим торговые льготы, а то и просто разбойным набегам с едва ведомого языческого севера. Это понимание – когда искренность обращения жениха осознала Анна – должно было сблизить их. А следующим шагом стала, быть может, попытка посмотреть на все происходившее доселе с высоты истинной веры, с высоты евангельского закона. Тогда-то Владимир и «увидел Бога истинного». И перед ликом Его твердо решил строить новую Русь.

Владимир крестился в Киеве. Но взятие Херсонеса и женитьба на Анне изменили всю его жизнь. Крещение омыло его от прежних грехов. В Херсонесе же князь подлинно раскаялся – и в них, и в совершенных новых. Он изменился до самых глубин своего сердца. И путь, лежавший перед ним, вел теперь к спасению – и к славе. В самом высшем смысле этих слов.

После венчания с Анной князь какое-то время оставался в Херсонесе. Ему преподавали наставления в вере, читали христианские священные книги. Решал он и политические дела. С послами императоров было решено, что Херсонес вернется под руку Василия и Константина – но лишь как вено, выкуп за руку молодой жены. Остались в Империи и русские войска. Не без их помощи Василий осенью 989 года сломил наконец сопротивление Варды Склира и принудил его к покорности.

К тому времени Владимир уже давно отбыл из Херсонеса. На прощание на месте разрушенного храма, из обломков его и городской стены, по приказу Владимира возвели новую церковь. По одной версии, она была построена в честь святого Иоанна Предтечи, под другой, не менее вероятной, – в честь святого покровителя князя, Василия Кесарийского. Церковь стояла на той горе, к которой херсониты ссыпали выкраденную через подкоп землю.

Вместе с русской ратью уходила новая киевская княгиня Анна, а с нею – и присланные для крещения Руси священники. Помимо того, Владимир с согласия и по благословению епископа забрал какое-то число священников из Херсонеса. Среди них известны по именам предавший город Владимиру Анастас, а также Иоаким, будущий основатель Новгородской епархии. Что касается массового увода мирян, то Владимир, похоже, отказался от этой мысли. Но почти наверняка с ним по его призыву ушли многие «ромейские русы», в том числе и несостоявшийся наместник Жадьберн, которому в ромейской Корсуни делать было теперь совершенно нечего.

Не обошлось, впрочем, и без «трофеев». Большая часть из увезенного Владимиром, однако, представляло ценность не столько материальную, сколько духовную. Взял он это «на благословение себе», с почтением и трепетом. В первую очередь, он забрал из храма, в котором положил их святой Кирилл, головы мучеников – святого Климента Римского и ученика его Фива. Кроме того, забрал он с собою немало церковных сосудов, крестов и икон. Все – на «освящение и спасение», свое и Руси.

Взял, однако, князь и кое-что, не имевшее к христианским святыням отношения – «две медных капищи и четыре коня медных». Шесть медных статуй языческой эпохи он взял исключительно для украшения Киева. Эти памятники античного искусства, чем-то приглянувшиеся князю, радовали взоры киевлян еще века спустя. «Невежды мнят их уже мраморными», – замечает в связи с этим летописец.

Князь не повел нагруженное добычей русское войско вверх по Днепру. Причиной этому, как справедливо предполагают, вполне могла стать память о злосчастном возвращении Святослава с Болгарской войны. Сам Владимир, как мы помним, доселе в походы на юг, за пороги не ходил. Русские двинулись к Керчи, откуда можно было проплыть в Азовское море и дальше вверх по Дону и Донцу.

«На Черной Воде», неподалеку от Сурожа, Анна внезапно заболела. Одних треволнений последних недель для того было вполне достаточно, но болезнь княгини казалась смертельной. Можно представить себе горе и тревогу Владимира. Анна обратилась с мольбой к святому Стефану Сурожскому – тому самому, грозное чудо которого заставило некогда креститься русского князя Бравлина. «Святой Стефан! – молилась царевна. – Если избавишь меня от болезни этой, то много одарю тебя и почести воздам тебе!» Как передает собрание «Чудес святого Стефана», святой явился Анне на следующую ночь и объявил ей о выздоровлении. Анна проснулась здоровой и возблагодарила Бога. Все спутники княгини – конечно, в первую очередь русские, – были восхищены и поражены чудом. Поход остановился в Суроже, и молодая чета щедро одарила храм Святого Стефана. Именно вскоре после этого был составлен упомянутый сборник «Чудес». Два описываемых там чуда напрямую связаны с историей Руси, и символично, что сохранились «Чудеса» до нас именно в древнерусском переводе.

Из Сурожа Владимир прибыл в Керчь, откуда собирался безопасно, через завоеванную Святославом Белую Вежу, вернуться на Русь. Благодаря остановке русского войска у Керченского пролива весть о крещении Владимира и открытом исповедании им христианства стремительно разнеслась по Кавказу. Достигла она и Дербента. В городе полыхнул мятеж. Муса ат-Туси, известный мусульманский богослов из Ирана, потребовал от эмира Маймуна немедленно прогнать русский отряд – или обратить их в ислам. Муса сам брался заняться этим делом. Маймун понимал, что принимать ислам, тем более теперь, по своей воле русы не будут – а терять главную опору не хотел. Вместе с ними он ушел в дагестанские горы, оставив Дербент сторонникам ширваншаха. Какое-то время русы помогали Маймуну в продолжающейся борьбе, но уже через год покинули его – очевидно, отозванные понявшим бесполезность усилий Владимиром.

Итак, вся долгая эпопея с выбором веры не принесла Руси и ее князю на первых порах никакой зримой политической выгоды. Херсонес вернулся к грекам, Дербент Владимиру тоже не достался. Но Владимир имел все основания считать, что получил гораздо больше. И дело даже не в браке с порфирородной Анной, который разом вводил его в круг величайших христианских государей Европы. Он нес своей стране веру. И надеялся, что Русь примет от князя этот наивысший дар.

Долгий кружной путь по Северскому Донцу, Сейму и Десне, мимо Чернигова, давал Владимиру возможность поразмыслить над дальнейшими действиями. Остававшиеся же в Киеве жители заранее могли узнать о поступках князя и оценить их. Вести о том, что Владимир открыто исповедовал себя христианином, женился на Анне и в вено за нее отдал грекам только что завоеванную Корсунь, конечно, достигли столицы раньше князя. Их привезли купцы-«гречники», весь весенне-летний сезон плававшие по днепровскому пути и неизбежно опередившие неспешное шествие князя. В кого-то вести, должно быть, вселяли тревогу, – но крещение княжеской дружины и твердость намерений Владимира оставляли небольшой выбор противникам христианства.