Чтобы правильно понять все дальнейшее, следует иметь в виду три вещи. С одной стороны, киевляне в основной массе продолжали верить в реальное существование своих привычных богов, почитали и боялись их. С другой стороны, и именно в силу верности привычным языческим представлениям, они видели в князе высший духовный авторитет, признавали за ним право выбирать богов и способы поклонения им. Помимо же этого, долгие споры и советы о вере, почти что публичные «испытания» морально подготовили основную массу горожан к крещению, возбудили неизбежные толки о слабости прежних богов перед Христом. Следует помнить и о том, что в Киеве имелось немало христиан, теперь открыто поднимавших голос. А главное – какая-то часть мужского населения Киева и округи участвовала в походе на Херсонес, а значит, и разделяла с князем ответственность за все там происшедшее. Наверняка многие киевские «люди» крестились уже там, вместе с княжеской дружиной.

Князь приплыл в свой стольный град с севера, с порфирородной женой, богато смотрящейся добычей и невиданно пышной свитой из греческого духовенства – лучший довод против тех, кто видел в крещении унижение Руси. К моменту вступления в Киев этим зрелищем насладилась уже изрядная часть Левобережья. Проходя Чернигов, Владимир, должно быть, заручился поддержкой местной знати, а может, и крестил ее, – но первым среди городов крестить намеревался Киев.

Сооруженное по собственной воле кровавое капище на холме за городом теперь было для Владимира худшим напоминанием об отвергнутом прошлом. Первым делом, войдя в Киев, он отдал приказ ниспровергнуть языческих кумиров. Сначала свергли стоявший отдельно идол Волоса в Оболони. Протащив его до Почайны, небольшого притока Днепра, идол сплавили в великую реку. Затем исполнители княжеской воли поднялись на священный для них еще недавно холм. Ни о каком сопротивлении нет ни слова. Жрецы и волхвы либо сами убедились в бессилии своих богов, либо загодя рассеялись, поняв бесполезность любых попыток борьбы.

Всех пятерых идолов низвергли. Одних «богов» княжеские дружинники изрубили топорами, других предали огню. Более всего досталось Перуну. Подобно своему извечному сопернику Волосу, он был низвергнут и, привязанный к конским хвостам, протащен по торговому Боричеву взвозу до текущего в Днепр Ручая. Двенадцать княжеских мужей при этом били Перуна палками. «Это не потому, – говорит летопись, – что дерево чувствует, но на поругание бесу, который прельщал этим образом людей – да примет от людей возмездие». Так, возможно, рассуждал уже и сам Владимир. Но для его воинов и для масс киевлян это было, конечно же, унижение и избиение побеждаемого Христом старого бога, лишнее доказательство его совершенного бессилия. Владимир, по одному преданию, отдавая приказ, будто бы добавил: «Заверещит ли он?»

Когда Перуна сплавляли по Ручаю, у потока собралась толпа народа. Киевляне не вмешивались, но многие в голос рыдали. Идола проволокли до Днепра и затем пустили вниз по реке. Владимир не ограничился этим. Он приказал дружинникам проводить Перуна до самых порогов: «Если где пристанет, то отпихивайте его от берега, пока не пройдет пороги. Тогда бросьте его». Так до порогов и преследовали свергнутое божество. За порогами, оставленный княжескими служителями, идол был наконец выброшен на отмель ветром. Это место с тех пор на Руси именовали «Перуновой ренью», Перуновой отмелью.

Расправившись со своим некогда святилищем, Владимир разослал по всему Киеву глашатаев с княжеским приказом: «Если кто не обрящется на реке, богатый, убогий, нищий или работник – противником мне будет». Все поняли, что князь задумал общее крещение. Реакция киевлян поразительна для современного сознания. Наутро народ, еще вчера оплакивавший Перуна, собрался «с радостью». В толпе рассуждали: «Если бы не было это добром, то не приняли ли бы этого князь и бояре».

Можно видеть здесь сгущение красок летописцем-христианином, но фактом остается то, что киевляне пришли без всякого явного протеста. Можно с иронией говорить о «добровольно-принудительном крещении» – и это будет понятно современному российскому сознанию. Но сама по себе такая понятность – не свидетельствует ли против столь простого толкования ситуации? Все-таки сознание за века склонно меняться.

Да, распрощавшийся с Перуном Киев пришел креститься с избыточной, где-то показной готовностью. Да, многие, если не большинство, наверняка крестились без понимания христианства, а кое-кто и лицемерно. Но при этом приведенное летописцем суждение действительно владело умами тысяч людей. Для язычника-славянина, повторим еще раз, князь являлся высшим, почти исключительным религиозным авторитетом. Он происходил из рода богов и в некотором смысле «знал» их лично. Если князь, да еще не один, а со всей киевской знатью, избрал из богов Христа – то может ли он ошибаться? И разве исключительная, надмирная сила «греческого» Бога не явлена только что – небывалым и во времена Ольги посрамлением всесильного воителя Перуна? Сознание среднего киевлянина волновал, скорее всего, один вопрос – не слишком ли долго город держался за слабых божков, не прогневал ли этим столь могучего Бога?

Крещение Киева было воистину добровольным. Грозный княжеский указ, опиравшийся на верность дружины и рати, подстегнул, конечно, самых недовольных. Но масса горожан вполне искренне желала распрощаться с поруганным и не умеющим за себя постоять прошлым и воссоединиться с князем в новой вере. Вступив в Киев, Владимир с самого начала поставил на быстроту действий – и не ошибся. Люди пришли к речным берегам, еще живо впечатленные низвержением прежних кумиров. И все же – все же отсутствие всякой открытой борьбы поражало умы ближайших потомков, заставляя их, и справедливо, думать о подлинном чуде.

Крещение происходило, по летописи, в самом Днепре, по Житию же – в водах Почайны. Расхождение, скорее всего, кажущееся, и киевляне крестились у впадения речки в Днепр. Собравшийся утром народ уже ожидал на берегу Владимир, а с ним священники – и херсонские, и приехавшие в Киев с Анной.

«Бесчисленное» множество киевлян вошло в реку. Младшие возрастом остались поближе к берегу. Взрослые вошли на середину потока – кто по грудь, кто даже по шею. Иные держали на руках младенцев. Священники стояли на берегу, читая молитвы. Окрещенные еще какое-то время не расходились, «бродя» по реке среди входящих им на смену.

«И была видна радость на небе и на земле, – говорит Начальный летописец, – ради стольких спасаемых душ. А диавол, стеная, говорил: “Увы мне, и отсюда прогоняем я. Здесь я мнил себе жилище, где ни учения апостольского нет, ни Бога не ведают, и веселился о службе их, когда мне служили. И вот побеждаем уже невеждами, а не апостолами и не мучениками! Не стану уже царствовать в странах сих!”»

Крещение Киева наконец завершилось. Люди разошлись по домам. Владимир поднял глаза к небу и воскликнул: «Боже, сотворивший небо и землю, призри на новых этих людей, и дай им, Господи, увидеть Тебя, истинного Бога, как увидели страны христианские! Утверди веру в них правую и неразвращенную, и мне помоги, Господи, на супротивного врага, да, надеясь на Тебя и на Твою державу, поборю козни его!»

На месте разрушенных языческих капищ князь велел воздвигать храмы. На холме, где прежде приносил жертвы Перуну и его сородичам, Владимир приказал поставить церковь во имя своего святого покровителя – Василия Кесарийского. Вскоре к югу от Киева, на Стугне, он велел срубить град, названный также в честь святого Василия – Василев.