— Что смотришь, командир, — раздался вдруг сзади усталый хрипловатый голос. — Идти пора. Видишь, сколько их…

Гельмут обернулся. Рядом с ним стоял Хоакин в распахнутой серой шинели (и как ему не жарко, подумал Гельмут), со сдвинутой набок пилоткой, из-под которой дерзко торчала копна жестких черных волос. Одну руку он сунул в карман галифе, другой держался за ремень винтовки, висящей на плече.

— Хоакин…

Тот криво усмехнулся.

— Видишь, командир, у нас все получилось. Мы взорвали этот чертов мост, эти засранцы еще долго не подберутся к Бриуэге. Гляди, как занервничали…

Солдат на холме стало еще больше, они перемещались короткими перебежками от куста к кусту, залегали и пристреливались.

Пуля ударила в песок рядом с ботинком Гельмута.

— Пойдем, командир, пойдем, — продолжал Хоакин. — Пристрелят еще. Разворошили осиное гнездо, ничего не скажешь. Их там как минимум сотня, а то и больше. Вито и Аугусто приготовили машину, они уже ждут за поворотом. Сейчас поедем с ветерком, в десять минут доберемся до Бриуэги, а там и война кончится…

— Да, да, — Гельмут захлопал глазами и развернулся. Они пошли по дороге назад.

Сзади по-прежнему слышались хлопки выстрелов.

— Мы в детстве с парнями во дворе играли в войну, — продолжал Хоакин. — У одного соседского мальчишки завалялась немецкая каска, старая, с такой смешной пикой сверху — ну ты знаешь.

— Пикельхельм, — машинально ответил Гельмут, не разбирая дороги перед собой.

— Пикель… ну да, он самый. Вот, и этот мальчишка, представляешь, эту каску выносил во двор, и мы по очереди ее носили, изображая немецкого кайзера. Кто надевал каску — тот командовал немцами. Мы ничего не знали про войну, она была далеко, знали только, что там воюют немцы, и они носят эти смешные каски. Откуда она у него — понятия не имею! Вместо винтовок у нас были смешные деревяшки, мы специально вырезали их из палок и бегали, дурачились… А вместо гранат кидали шишки. А как-то раз, представляешь, вместо шишки я кинул камень и попал прямо в окно нашему соседу, сеньору Алонсо. Он выбежал на крыльцо прямо в трусах! Прямо в трусах, представляешь?

Хоакин заливисто хохотал. Гельмут молчал: к его горлу подступал тяжелый и горький ком, готовый вот-вот расплыться внутри холодным и мокрым.

— Как мы хохотали, боже, как мы хохотали! Видел бы ты! Сеньор Алонсо в одних трусах… В красную горошину, нет, ты представляешь! Выбегает, толстый такой, грудь волосатая, и орет: «Ах вы, сукины дети, да я вас…» Ха-ха!

Гельмут невольно улыбнулся. Глаза его покраснели, глаза повлажнели.

— Боже, какое же это было время, как мы веселились… Сеньор Алонсо потом все рассказал моему отцу, он для вида пожурил меня, а потом наедине обнял и сказал: «Господи, Хоакин, у сеньора Алонсо правда трусы в красную горошину?» Ха-ха…

Гельмут почувствовал, как тяжелое, горькое и сильное разрастается в горле, поднимается выше, и сдержать это было уже невозможно. Он схватился рукой за лицо и в голос разрыдался.

— Хоакин… — с трудом сказал он, боясь повернуться к нему.

— Что?

— Пожалуйста, прости меня.

— За что? — недоуменно спросил Хоакин, и в голосе его все еще оставалось веселье.

— За то, что ты умер.

Гельмут сел на траву у дороги и опустил лицо в мокрые ладони. Хоакин замолчал.

— Вот уж… — смущенно ответил Хоакин. — Это да, брат. Ну да что уж поделать теперь. Давно это было.

Гельмут поднял лицо на Хоакина и увидел сквозь мутную пелену, что тот стоит, повесив голову, задумчиво пялится в асфальт и пинает сапогом камни на дороге.

— Будет тебе, командир, — сказал наконец Хоакин. — Что было, то было. В конце концов, был приказ. Ну, случается, на войне умирают, так что ж теперь… Пошли, пошли. Нас ждут.

Он тронул Гельмута за плечо. Тот с трудом поднялся, и они снова пошли по дороге.

За поворотом их действительно ждал грузовик. К переднему колесу прислонился Аугусто в такой же распахнутой шинели: в зубах его торчала папироса, он весело заулыбался при виде Гельмута и протянул ему руку.

— Молодец, командир, — сказал он. — Мы сделали отличную работу. Такой взрыв! Ух! Бабах! До сих пор в ушах звенит.

— Да, да. — со слезами на глазах ответил Гельмут, растерянно пожимая крепкую руку Аугусто.

— Отлично поработали! — раздалось сверху.

Гельмут поднял голову: в кузове сидел Вито, он тоже курил, опершись на ствол пулемета.

— Видел, что ты делал на том берегу, — сказал Вито. — Здорово ты этому длинному нож в глаз всадил! Аж с другого берега было слышно, как он ревел!

Гельмут вздрогнул.

— Спасибо, ребята, — проговорил он сбивчивым голосом.

— Ну да хватит прохлаждаться, — Аугусто ударил по капоту грузовика. — Пора.

— Куда? — спросил Гельмут.

— Как куда, — удивленно сказал Хоакин. — В Бриуэгу, я же говорил. А оттуда по домам. Война для нас кончилась, командир. Все.

— Никакой больше войны, — кивнул Вито.

Гельмут утер рукавом мокрое лицо.

— А вы не знаете, где находится Черносолье? — спросил он, снова приобретя твердость голоса.

Все трое одновременно присвистнули.

— Эк тебя… — проговорил Аугусто. — Допустим, знаем. Мы теперь все знаем. Но зачем тебе это Черносолье?

— Мне нужно туда попасть. Чтобы выбраться.

Хоакин, Аугусто и Вито нахмурились.

— И ты не хочешь с нами? В Бриуэгу? — спросил Вито.

— Ты не хочешь домой? — поддержал его Хоакин.

— Если ты поедешь с нами, для тебя война тоже кончится, — сказал Аугусто.

Гельмут вздохнул, сунул руку в карман, достал портсигар с папиросами. Их было семь. Чиркнул спичкой, закурил.

— Нет.

— Как знаешь, — пожал плечами Аугусто. — А мы домой.

— Пора бы нам уже, — кивнул Хоакин.

— Черносолье за мостом, — сказал Вито. — За тем самым мостом, который мы взорвали. Переберешься через реку — и сразу за холмом. Можешь пойти налево, можешь направо — все равно придешь в Черносолье. Точно не хочешь с нами?

Гельмут выпустил струйку дыма и покачал головой.

— Что ж, ладно. Тогда прощай, командир. С тобой было весело, — сказал Аугусто.

Они пожали друг другу руки и обнялись. Хоакин запрыгнул к Вито в кузов, Аугусто открыл дверцу кабины и залез внутрь. Грузовик дернулся, фыркнул, выпустил клубы черного дыма и двинулся с места. Хоакин и Вито не оборачивались.

Когда грузовик исчез за поворотом, на дороге стало совсем тихо. Солнце уже село, и в воздухе сгущались холодные сумерки.