Директор лепечет любящие и направляющие слова, он, это частное лицо, объявляет о себе и о своей программе. Он снова живет в своей стихии, в деньгах. Чем бы он был без своей жены, как он упорно ее называет. Свободной от руля рукой он обнимает ее тело, руля, по крайней мере, и там. Горы нависают над ним, словно теплый и смирный зверь, он уже обрил их наголо. Лишнюю машину они усыпили и, закрыв, поставили на стоянку, как сделали это со своим ребенком. Они сосредоточились только на своих половых органах, пробудившихся к веселью. Женщина отправится покупать разные товары, как это приличествует женщине. Они строят планы на следующий день, обсуждают все его возможности. Директор говорит о том, как неутомимо и разнообразно он будет брать свою жену завтра и в последующие дни. Наверху, в бюро, ему нужна сумятица, чтобы внизу его член мог удовлетвориться и быть взятым в полон женой. Может быть, жене нравится что-то особенное, за чем она завтра слепо последует, когда отправится за покупками? Надежная путеводная звезда жены сверкает над этим мужчиной до завтрашнего утра, он нежно пасется на ее шее: водители, смотрите на дорогу, не отводите взгляда! С мужчины еще летят капли пота и спермы, он от этого не становится меньше, не умаляется, не скукоживается. Он с улыбкой обращает к своей жене встречную молитву, к жене, которую он оросил своей струей. Его мясистая мошонка тихо прилепилась к жилистому стеблю. Какое это облегчение — отдаться обаянию ночи, если завтра не придется торопливо покидать дом, ослепленный светом кухонной лампы, вместе с другими окунаясь в темноту. Как прекрасно, когда огонь в человеке, да еще умноженный усилиями партнера, разгорается в нашем моторе. Очищенный и обновленный директор вновь ляжет со своей Герти в постель и увековечит себя в ее зарослях, ведь никто другой не способен так быстро задрать ногу и нестись в пылающем потоке. Кто знает, может быть, сегодня их снова зальет половодье сладких стонов, издаваемых телами, желающими снова перекусить? Женщина пытается запахнуть платье на груди, холод пробирает ее до костей. Муж требует, чтобы она еще немного поразвлекала его и жителей округи, обитающих в маленьких преддвериях ада: «Прошу тебя, Бригитта, оставь так, Герти!» Платье, которое она запахнула на груди, он распахивает вновь, она ведь еще не совсем выдохлась, эта Герти, я имею в виду, у нее что-то тлеет еще под золой. Печка в машине пока не нагрелась, а вот муж уже разогрелся вовсю. У него это быстро, на подбородке у него царапина, оставленная ногтем Герти. Навстречу им не попадается ни один одинокий путник, который хотел бы еще немножко покрасоваться перед своим домом вместе с каким-нибудь приятелем. Не видно никого, кто увидел бы печать власти на челе директора фабрики. И поэтому ему придется поставить печать хотя бы на своей жене, как знак, что она заплатила за вход и действительно храбро вышла на улицу из уютного тепла своего пола. Тепло на кухне бедняков поддерживают только в печурке.

Муж называет жену своей самой любимой, да, и ребенок тоже относится к таковым. Они живут в золотой середине, в ластовице деревни. Правительство большим половником с умом распределяет специальные предложения среди людей. Чтобы владельцы фирм могли принимать решения и придумывать оправдания, как они обходятся с государственными дотациями и с человеческими телами. Их счастье должно возрастать посреди окружающего их добра, а все прочие пусть повествуют о своих заботах, сидючи на узкой полоске земли, которую они засаживают заборами, и семенного материала при этом едва хватает на двоих. А им уже приходится задумываться еще об одном человеке!

Мы приехали, ребенок спит в своем покое.

Сын терпеливо дремлет, посаженный на поводок от акционерного общества «Химические заводы Линца». Отправимся и мы на боковую, чтобы ощутить тот привкус, который дает нам смерть. Для этого надо просто лечь, беднякам это давно известно, они и умирают раньше, и время до той поры кажется им по-прежнему слишком долгим. Муж еще раз проходится по участкам кожи своей жены, густо покрытым косметикой, сейчас он, словно выстрел из ружья, с грохотом последует за ней в постель. Из ванной доносится деловитый шум воды и потрясений. Тяжелое тело беспощадно бросают в горячую воду, чтобы сделать его съедобным. На его груди покоятся мыло и щетка. Зеркала запотевают. Жена директора с силой трет мужу спину, с удовольствием окунает руку в мыло и массирует его мощный член, полностью отданный в ее распоряжение. За окном катится с небосклона луна. Жену уже призывают, призывает муж и призывает полкило плоти (ну уж никак не меньше), которая распоряжается им. В теплой воде снова что-то набухает и рвется ввысь к Господу над пышным холодным буфетом тела. А потом он искупает жену после трудов дневных, нет проблем, ему это нравится. Вокруг живут смертные, живут трудом и зарплатой, живут они не вечно и живут худо. Но теперь они уже перешли от трудов к покою, в их груди дремлет острое жало, потому что у них нет собственной ванной комнаты. Тело директора размягчается в воде, однако у него остается еще достаточное количество погонных метров. Он еще раз зовет жену, теперь громче, это приказ. Она не идет. Ему предстоит в одиночестве размякнуть в воде. Он миролюбиво скользит к другой стороне ванны, что ему, орать, чтобы она пришла? Как приятно, что вода не изменяет человека и что не нужно учиться ходить по воде пешком. Такое удовольствие, и такое дешевое. Оно каждому по карману. Пусть жена остается там, где она сейчас, о, клубы горячего пара, окутайте меня! Он открывает свой кран с горячей водой, массирует его и приходит в добродушное и веселое состояние духа. Потоки с шумом обтекают тяжелое тело, твердые жевательные мускулы которого перемалывают жизнь и проглатывают другие фирмы. Бедняков, словно воду, сбрасывают со скал, но они остаются там, где они есть, в своих маленьких постельках, и они не пристают к тебе с постоянными просьбами, эти несчастные люди, к жалованию которых приходится доплачивать. Как они слепо, час за часом, попадают в машины своими священными струнами, которые их жены с большим трудом натянули на деку их тела! Столько крови! И все понапрасну, понапрасну и громкий, словно удары бича, стук их сердец, ведь больше нет крови, которая приводила бы их в действие. А дети, как мне кажется, иногда носятся вокруг до четырех ночи. По крайней мере, один или два таких нетрезвых детеныша возвращаются сейчас домой с дискотеки.

Сын его, которого здесь недолюбливают уже много лет, лежит сейчас в своей кровати, и мирная луна уходит прочь. Ребенок тяжело дышит, он покрыт потом, в его жилах — таблетки, он успокоится сейчас совсем по-другому. Ребенок неудобно лежит под приглядом матери, которая подходит к постели и поправляет ее. Ребенок выглядит увядшим, и все же он — весь ее мир: он молчит так же, как молчит этот мир. Ребенок радуется, что растет, как растет плоть у его отца. Мать нежно целует свою маленькую лодчонку, плывущую по миру. Потом она берет пластиковый мешок, натягивает ребенку на голову и затягивает внизу, чтобы детское дыхание спокойно прервалось внутри. В палатке, внутри мешка, на котором пропечатан адрес модной лавчонки, жизненные силы ребенка пышно раскрываются еще раз, а ведь ему еще совсем недавно обещали, что он будет расти и что ему купят спортивный инвентарь. Так вот происходит, когда природу хотят улучшить с помощью инвентаря! Но нет, он вовсе не хочет жить. Затем сын выплывает в открытые воды, где он сразу оказывается в своей стихии (мама!) и использует дыхательную трубку, сквозь которую его приятели познают мир с самого начала, словно через соты: настолько явно он был их главарем, маленьким богом войны, подвижным в труде, в спорте и в игре. Они видят все, но мало что видят. Мать выходит из дома. На руках она несет сына, как куст с набухающими почками, который надо высадить в землю. С вершин, с которых ребенок съезжал сегодня и хотел вновь скатываться завтра (собственно, новый день уже нетерпеливо начинается!), земля шлет прощальный привет. Возмутительные следы на снежном покрывале. Ну что, плутаете, кружите вокруг огня, хорошая была ночка?