Уже через очень небольшое время простые кочевники стали замечать, что жизнь их племени стала меняться. Семьи простых воинов быстро беднели, в то время как чужаки становились все богаче и богаче. Скоро им принадлежал уже почти весь скот и лучшие пастбища народа шаззу.

– И каким же образом такое могло произойти?

– Кочевники были очень религиозны. Они почитали своих богов и приносили кровавые жертвы их истуканам, как и все прочие племена, но сверх того были одержимы совершенно необыкновенной верой в загробную жизнь.

– Этим они приближаются к жителям Черной Земли, – надменно сказал Аменемхет.

Мегила коротко поклонился в знак согласия.

– Вера в то, что будущая жизнь непременно наступит, была среди кочевников так сильна, что они даже торговые сделки совершали с учетом этой возможности. Например, один воин шаззу мог сказать другому: дай мне сейчас верблюдицу, я в «той» жизни отдам тебе верблюдицу и ее приплод за два года. Когда чужаки разобрались в нравах племени, они тут же увидели, как ими можно воспользоваться в своих целях. Они говорили кочевнику: дай мне верблюдицу сейчас, а в «той» жизни получишь от меня две верблюдицы и все их приплоды. Дай коня и получишь три коня или, если хочешь, шесть коней. Кочевник соглашался и даже считал чужака глупым человеком. Появилась поговорка среди шаззу: они ведут себя так, будто не собираются жить вечно. Поначалу чужаки вызывали лишь жалость и насмешки, но когда выяснилось, что все племя живет уже в полнейшей нищете, а все верблюды, кони, повозки и даже шатры принадлежат «глупым» чужакам, начались волнения. Обратились к жрецам, но те сказали, что все законно. И они не могли сказать по-другому, иначе бы им пришлось сознаться в том, что прежде они лгали соплеменникам и никакой «той» жизни просто нет. Пожаловались кочевники и вождю, но увидели, что он полностью в плену ласковых слов, проливаемых на него чужаками, и ничего не хочет знать. Тогда составился заговор, и решено было убить и красавца, и урода. Это будет справедливо, сказал один хитрый жрец. Надо спешить, чтобы они поскорее оказались «там», чтобы у них было побольше времени, дабы накопить богатства в «той» жизни, когда воины шаззу сами явятся туда, чтобы получить полагающееся по договору.

Финал этой истории не очень ясен. Один из чужаков, тот, что был красавцем, исчез. Говорят, что он сбежал, услыхав о заговоре и испугавшись, прознав к тому же, что вождь колеблется на чью сторону встать. Чужаки были ему милы и обладали богатством, но против них был весь народ шаззу. Другой же, урод, остался. И поступил следующим образом. Он отдал народу ту половину добра, что принадлежала беглецу, чем смягчил волнение и ненависть к себе. Вторую часть богатства он отдал вождю, и тот решительно взял его под защиту, ибо стал богат и небывало возвысился над своим народом. Прежде он был первый среди равных, теперь же единственный и недостижимый. Жрецам, разбогатевшим на покровительстве обманным сделкам, было разрешено оставить подношения себе, и они вознесли восхваления визирю вознесшегося правителя. Сам же вождь проникся необыкновенным доверием к своему советчику, к его необыкновенному уму и уверовал в чистоту его сердца. Ибо человек, добровольно отказывающийся от богатства, редкость во все времена и во всех землях. Юный вождь приобрел также и еще один полезный опыт. Прежде ему более был мил тот, сбежавший красавец, теперь же он понял, что ценить надо не внешнюю привлекательность, но красоту сердца.

Аменемхет негромко хмыкнул, но не сказал ни слова.

– Из этой истории, как из зерна, выросла империя Авариса. Воины шаззу, оставленные в условиях своей обычной жизни, стали непробиваемой броней города. Отслужив в египетских гарнизонах свои пять-шесть лет, они возвращаются в степь, где заводят семью, которую им легче прокормить, чем простым степнякам, ибо они привозят с собой немалые сбережения. В желающих поступить на службу Аварису недостатка нет, и мы выбираем лучших.

Мегила замолк.

– Спрашивай еще.

– Я спрошу тебя завтра.

Ти, как всегда, не замедлил явиться:

– Я понял, понял, теперь я понял, зачем он здесь! Меня пронзило, как стрелой, – ему нужен Мериптах! Ради него он прибыл в Мемфис и был готов завладеть им, но Мериптах исчез у него прямо из-под пальцев, и он думает, что ты везешь его на этой ладье. Уж не знаю, почему такое могло прийти ему в голову, только это точно так! Ты улыбаешься, твое святейшество, стало быть, я угадал. Так убей же его, раз он разгадан и пуст, как опорожненный сосуд. Ну чем, чем он может быть еще полезен? Чтобы показать его Яхмосу? Чтобы мальчишка знал свое место? Но Мегила опасен. Он рассказал много, но мы не знаем, что он скрыл. Я его боюсь еще больше, чем прежде, и буду держаться подальше от его глаз.

– А что ты думаешь, колдун, об этой истории?

– Про двух путников?

– Про двух путников.

– Сказка. Старая, ничтожная сказка. Кто ее придумал, не знаю. Но, думаю, тот, кто придумал, скрыл правду.

– Какую правду?

– Второй чужак не убежал. Тот красавец не убежал. Урод убил его, ибо вдвоем нельзя владеть богатством. Вдвоем нельзя владеть правителем. Убил, убил, я знаю.

32

Всадники стояли парами. На своих обычных местах, и на вновь назначенных постах. У колодцев, на пристани, на площади перед пилонами храма Хонсу. Старались держаться под деревьями или в затененных переулках. Лошади привычно спали, пошевеливая ушами. Всадники плавились в своих кожаных латах. Горожане обращали на них внимания не больше, чем на обломки старых изваяний или повозки с товаром. Но не от пренебрежения, а от страха встретиться взглядом. Мужчины, зевая, выходили из своих домов или лавчонок и усаживались под сикоморами, отдаваясь под власть уличных цирюльников, дабы побрить голову и послушать последние новости. А новости, в отличие от большинства других дней, были. Чего стоило хотя бы это удвоение конных патрулей! Последний раз такое было тому назад три разлива. С тех пор здесь, в Хебе, столице маленького нома в среднем течении Нила, ничего подобного не замечалось. Так до сих пор и осталось неизвестным, в чем дело было тогда. Жаль, если и сейчас тем же кончится.

С всадниками общались только водоносы, приплясывая голыми пятками на раскаленном песке. Они подтаскивали им кожаные ведра с тепловатой колодезной водой. Азиаты выливали себе полведра за шиворот, полведра за пазуху. Доставалось немного и ушастым лошадкам. Они удовлетворенно фыркали и переступали на месте, меся мелкую теплую грязь широкими копытами.

День перевалил далеко за половину, у цирюльников становилось все больше клиентов. На улице появились женщины, семенящие в сторону рынка с широкими плетеными корзинами. Дети с соответствующими воплями перебегали из проулка в проулок, заставляя азиатских лошадок по-собачьи дергать ноздрями и неодобрительно фыркать. Довольно скоро семьи соберутся каждая под крышей своего глинобитного домика на ужин при свете масляного светильника, а когда будет доеден последний кусок, дома погрузятся во мрак, и во мрак погрузится весь город. И всадники, постояв еще немного, медленно потянутся в сторону пристани, к гарнизонной цитадели. Мокрые панцири будут поблескивать в лунном свете.