Камёлё усмехнулась. «Это мы еще обсудим», – крутилось в ее голове. В темноте, одетая, она лежала на постели Джерри, гражданка Земли, взрослая женщина, глеевари – куда более адекватная, уверенная в себе и независимая, чем то дрожащее, едва не сходящее с ума от ужаса создание, которое четыре года назад ждало холодным ӧссенским утром, пока священники решат ее судьбу. «Это будет в моих интересах?! С чего бы вдруг? Из-за того, что так предсказал Аӧрлёмёгерль?!»

Для Аӧрлёмёгерля она не имела значения. Он не заступился за нее.

– Выполни все приготовления, которые необходимы, – лишь сказал он перед тем, как ее оставить. – Попрощайся с родственниками, потому что они этого не переживут. А себе насыпь песок под язык.

Камёлё передернуло. Даже сейчас в ней все замирало от воспоминания о той безнадежности и неописуемом ужасе. После того разговора она вернулась в монастырскую келью и ждала прихода исполнителя. Час за часом. Весь следующий день. В конце концов она уже почти желала, чтобы появились зӱрёгалы и покончили с неопределенностью. Затем случилось то, что случилось, и все стало еще хуже, намного. Да, верховный жрец с самого начала говорил, что не поможет ей, но в глубине души она продолжала надеяться. Надеялась, что все это будет лишь политическим процессом, заключением для вида, театром для распаленной толпы верующих, собравшихся перед посольством землян. Что все заранее оговорено. Что исполнители Саксаёрӱэля позволят ей сбежать.

И что не будут ее пытать на самом деле.

Камёлё сжимала зубы. Она лежала здесь, окруженная земной темнотой; но удушающая волна ӧссенского страха вдруг вернулась и напала на нее драконьим когтем из ниоткуда. Лаёгӱр парализовал ее и заточил в воспоминаниях. Они были даже слишком живыми: Камёлё погрузилась в них слишком глубоко и вдруг вновь оказалась там, затянутая в бесконечный ночной кошмар. Ее собственное сознание, выплывающее из океана боли. Острый свет галогенных прожекторов, направленных ей в глаза, под которыми она чувствует себя весенним листком на горячем песке. Вопросы, вопросы, на которые она не может ответить. Усталость. Недосыпание. Новые вопросы, один за другим. Имя Луса. Снова и снова. Намерения и планы, которых никогда не было и которые в ее голове давно безнадежно перемешались, она путается в них, запинается, теряется, тем временем ложь переплетается, а сеть подозрений сжимает ее – и все это в ее парализованной мысли разрастается в запутанный бесконечный хаос.

Глеевари неконтролируемо передернуло. Она пыталась убедить саму себя, что она на Земле, в Н-н-Йорке, на свободе, в квартире медианта, который слушается ее, будто машинка на пульте управления; но страх накатился на нее и душил, одеяло пропиталось ледяным потом. Не получалось дышать. Не получалось звать на помощь. Ей стоило огромных усилий протянуть руку и зажечь лампу на ночном столике.

Она смотрела на треугольник космической темноты.

Он находился прямо перед ее глазами, в четверти метра над головой, погруженной в подушки. Новый приступ ужаса полностью парализовал Камёлё и будто заморозил и мысли, несколько мгновений ей потребовалось, чтобы осознать, на что именно она смотрит.

Серебристый холод.

Он вздымался над ней, словно атакующая кобра. Членистое металлическое тело почти выпрямилось, сверху выгнувшись дугой и склонившись над ней. Камёлё ясно ощущала его инстинктивную жажду, его голод… его сознание, алчно поджидающее очередного проблеска воспоминания. Оно впивалось в нее, словно зубы металлического капкана.

Камёлё вдохнула. «Назад!» Ее приказ ударил в плотную космическую темноту – и в тот же миг ее пальцы сжали левитирующий кусок металла. Она чувствовала, как серебристый холод подергивается, невольно сопротивляется, и несколько раз крепко ударила его в мыслях. Металл в ее пальцах вдруг ожил. Хлестнул воздух словно кнут, его свободный конец описал петлю – и тут же молниеносно обмотал ее запястье. Камёлё чувствовала, как он ее сжимает, и без колебаний ударила его снова, в этот раз так сильно, что он вспыхнул бледно-синим ядовитым светом, который на мгновение полностью заглушил мягкое сияние лампочки Джеральда. В тот же миг хватка ослабла. Серебристый холод обессилел. Его петли спокойно сложились вокруг ее руки, а открытый треугольный конец, еще мгновение назад полный ужасного Небытия, прильнул к коже преданно и почти с нежностью.

Глеевари с облегчением закрыла глаза. «Вот мы и выяснили, кто здесь хозяин!» Однако она не стала лгать себе. Хоть ей и удалось справиться, она была на волосок от смерти: если бы она не включила свет, если бы не оборвала вовремя поток прошлого, – сейчас она была бы мертва.

Камёлё натянула рукав до запястья и поднялась с кровати – потрясенная. Остаток лаёгӱра выплеснула в раковину, сполоснула кружку и отправилась к шкафчику в гостиной, который Джерри окрестил гордым названием «бар». Девушка налила коньяка и опрокинула рюмку в себя.

Серебристый холод нельзя недооценивать. Глеевари знала, что у него в некотором роде есть своя воля и, чтобы оставаться в покое, ему нужны непрерывные импульсы мысли того, кто им владеет; потому она не рисковала и с первого дня постоянно носила его на теле. Иногда он был на предплечье, иногда на лодыжке или на талии – всегда так, чтобы его скрывала одежда. Она уже привыкла к ощущению, как он ползает по коже. Но еще не случалось, чтобы он сам по себе пришел в движение. В этот раз его пробудили воспоминания. Ее собственная мысль, сосредоточенная с помощью лаёгӱра на прошлом, раздразнила в нем голод.

Была еще одна возможность: усыпить его. Сознание серебристого холода можно было заглушить глееваринскими методами. Во сне он мог сколь угодно долго оставаться запертым в чемоданчике; однако как усыпление, так и последующее пробуждение длятся несколько дней. Не слишком разумно было бы избавляться от него, пока она думала, что в ближайшее время захочет им воспользоваться.

«Действительно ли я так думаю? – спрашивала она себя. – Что этот час настанет?»

Иметь под рукой серебристый холод было кстати, если ей грозил бой с глееваринами. Глееваринская сосредоточенность притягивала его: он ею насыщался и в то же время уничтожал мозг атакованного. Но это был не единственный способ, каким холод мог ей послужить. Инстинктивная жажда воспоминаний делала из серебристого холода идеальный инструмент для допроса.

Когда Камёлё поняла это, в ее голове зародилось сразу несколько идей. Первое: если она действительно хотела узнать что-либо о фомальхиванине, нет лучшего средства, чем серебристый холод. Второе: тогда на Ӧссе Аӧрлёмёгерль все же явно вступился за нее, потому что лишь он мог убедить глееваринов Саксаёрӱэля удовлетвориться при допросе тем,