— Можно мне? — подался вперед Саня.

— Конечно, — улыбнулась она, передавая информацию молодому оперу. Его служебное рвение импонировало ей, и Алла надеялась, что Саня не растеряет энтузиазм, погрязнув в рабочей рутине.

— Между прочим, Александр, как дела с брошкой Ольги Малинкиной — удалось что-нибудь узнать?

— Я как раз пытался вставить свои пять копеек, да все случай не представлялся! — обрадовался парень. — Вы были правы, Алла Гурьевна, Ольга далеко не ходила — обратилась в первый попавшийся ломбард рядом с больницей. Тамошний ювелир ее помнит, ведь не каждый раз клиенты приносят такую интересную вещь! Узнав, сколько стоит брошка, медсестра обрадовалась, но отказалась оставить ее в ломбарде. Ушлый мужик назвал цену в три раза меньше реальной, но девчонка тоже была не лыком шита и, видать, решила попытать счастья в других местах. Ювелир пытался взять ее на понт, поинтересовавшись, как она заполучила такую ценную цацку. Малинкина не растерялась и сказала, что это — бабкино наследство. Тогда он спросил, нет ли в наследстве еще каких-нибудь драгоценностей, на что Ольга ответила утвердительно. Ювелир пообещал предложить хорошую цену, если она принесет и другие украшения, и наша медсестричка согласилась.

— Как интересно! — заметила Алла. — А я ведь спрашивала старшую Малинкину, нет ли у них богатых родичей, и она сказала, что все бабушки-дедушки умерли, и ни у кого из них не было золотых украшений, за исключением пары цепочек советского производства да обручальных колец!

— Но где-то же Ольга достала брошку? — проговорил задумчиво Шеин.

— И я, возможно, знаю, где! — выпалил Саня. — Поболтал с медбратом, с Лехой. Интересно, что убиенная именно с ним поделилась и больше никому не сказала — может, боялась, что девчонки позавидуют ее удаче? Так вот, Леха этот поведал мне, что Малинкина нашла себе подработку у какой-то старушенции. Ольга даже вроде бы намекала, что может вскоре стать обладательницей шикарной однокомнатной квартиры на Ваське.[4]

— Где же она нашла такой «клад»? — хохотнул Антон.

— Ей предложили поухаживать за одинокой пенсионеркой, которая обещала хорошо платить. Малинкина согласилась.

— А как же она квартиру-то могла заполучить?

— Похоже, бабушка обещала оформить с Ольгой договор пожизненной ренты.

— И что, оформила?

— В том-то и дело, что нет! Старуха водила медсестричку за нос. Поначалу договорились, что она станет платить Ольге десять тысяч в месяц за то, чтобы та делала ей уколы, убиралась в квартире и готовила еду. Но Малинкина так ни разу и не получила денег: подопечная предложила ей договор пожизненной ренты.

— Так девчонка лопухнулась, выходит? — подал голос Ахметов. — Надеялась подработать, а вместо этого бесплатно вкалывала на пенсионерку в надежде на квартиру?

— Судя по всему, так и есть, — кивнул Белкин. — Она жаловалась Лехе, что бабка не говорит ни да, ни нет, все тянет с договором, ссылаясь на плохое самочувствие.

— А точный адрес бабки Леха назвал? — поинтересовалась Алла.

— Нет, но Малинкина упоминала фамилию. Можно попробовать пробить, зная, что квартира на Ваське…

— Вот и попробуйте. Я тогда сама навещу смекалистую старушку, а вы займитесь бухгалтером Дреминым, как договаривались. Ну, мы все решили? Ах да, совсем забыла: Антон, вы поболтали с Алиной Руденко насчет денег?

— А как же! Она признала, что Инна Гальперина и в самом деле всучила ей пакет, и ей пришлось его принять, так как сцену засек заведующий, а Инна сразу же ретировалась. Руденко сразу передала мне всю сумму — она и не собиралась ничего тратить. Сказала, что хотела вернуть Гальпериной, но не знала, как.

— Вы изъяли деньги?

— Само собой. Только вот Инна, сами понимаете, отрицает, что пыталась дать медсестре взятку. Эти деньги к делу не пришьешь, ведь подписи Руденко на документе, который требовала подписать Гальперина, как не было, так и нет!

— А если деньги давались не за это? — задала вопрос Алла.

— Вы имеете в виду — за убийство Гальперина? Но Руденко не дежурила в ночь его смерти! Кроме того, сумма уж больно невелика для столь серьезного дела… Нет, Алла Гурьевна, мне кажется, Руденко не причастна к смерти адвоката, ведь она, единственная из всех, сумела с ним поладить! Да и как насчет мотива?

— И все же не стоит сбрасывать девочку со счетов. Да, в больнице ее в ту ночь никто не видел, да и камеры не засекли… Хорошо, сосредоточимся пока на других подозреваемых, но будем держать Руденко в уме. Кстати, кто-то ведь давал Гальперину ципралекс, который не назначал никакой врач, — может, Инна? Она ведь мечтала, чтобы мужа признали недееспособным, но для этого требовались доказательства. Как насчет необъяснимых вспышек ярости, вызванных, возможно, именно этим препаратом? А кто мог давать лекарство Гальперину? Только работник отделения. Или работница.

* * *

На встречу Мономах шел с тяжелым сердцем. Проблем и так выше крыши, а тут еще папаше Алсу зачем-то приспичило его видеть! Он догадывался о причине, но понятия не имел, как станет оправдываться. Алсу — его любовница, и ее отцу, занимающему высокий пост в Комитете по здравоохранению Санкт-Петербурга, это вряд ли нравится. Он православный, хоть и мало верующий, она — мусульманка с соответствующим воспитанием. Несмотря на их «соглашение» о том, что эти отношения никогда не закончатся браком, Мономах понимал, что Алсу все равно надеется. Она милая девочка, чудесная любовница и приятная собеседница, однако…

Дородный мужчина привстал из-за столика и помахал Мономаху рукой. Он узнал его сразу, так как Алсу показывала ему фото всей семьи, сделанное на каком-то празднике.

— Здравствуйте, Владимир, — заговорил Азат Гошгарович Кайсаров, одновременно протягивая Мономаху руку через стол. — Съедите что-нибудь?

— Нет, спасибо, — отказался тот. — Пожалуй, выпью.

— Коньячку?

Мономах намеревался сказать «кофе», но сейчас предложение показалось ему уместным. Подошла официантка, широко улыбаясь Кайсарову. Ну само собой, папаша Алсу назначил ему свидание в таком месте, где его все знают, дабы подчеркнуть собственную значимость и умалить значимость гостя. Очень по-восточному! Сделав заказ, Кайсаров вновь взял на себя инициативу. Казалось, у него и мысли не возникало о том, что может быть иначе.

— Знаете, я представлял вас другим, — обронил он, без малейшего стеснения разглядывая Мономаха. Если бы ему было лет на двадцать меньше, он непременно ощутил бы неудобство. Однако Мономах давно миновал возраст, когда его можно было легко смутить.

— И как же вы меня себе представляли? — спросил он, глядя собеседнику прямо в глаза.

— Не вдаваясь в подробности, скажу лишь, что вы оказались лучше, чем я ожидал.

— Вы судите по внешним признакам?