– Прикажи у северных ворот только шуметь. Пусть русы решат, что они могут читать наши мысли. Основной же удар нанесем прямо здесь, через ручей!

– Что ты говоришь? По тем склонам не лошадям, горным козам прыгать! Из ума вышел, араб?!

– Погоди сердиться, великий хан! Оглядись лучше. Видишь, где мы стоим?.. Видишь, как невысока трава на этом лугу, а ведь косари сюда не заходили, рано еще косарям… Взгляни, как перебирает ногами твой прекрасный конь, сторонясь зловония и нечистоты коровьих лепешек. Скажи мне, хан, как здесь оказалось коровье стадо? Не с пристани ли его пригнали? От ворот северных, через рощи и овраги?

– Тропа, – догадался Гзак. – Здесь должна быть пастушья тропа!

– Истинно говоришь, великий хан!

Где пройдет корова, животное неповоротливое и тяжелое, там боевая конница тем более найдет себе дорогу.

Вскоре вернулась разведка, разыскавшая ясные следы пастушьей тропы, и Гзак приказал своему войску разделиться на две неравные части. Меньшая направилась к северным воротам Путивля дразнить укрывшуюся за ними княжескую дружину. Большая выжидала. Гзак смотрел на север, ожидая, когда к небу потянутся первые нити дыма от подожженных городских ворот. Осажденные постараются отразить удар, втянутся в бой и не смогут быстро перебросить силы против основной части войск Гзака. Либо, если место путивльской дружины определено ханом неправильно, северные ворота посада будут взяты половцами, и тогда уж точно путивльская дружина бросится защищать горожан.

Как ни смотри, удар самого Гзака станет нежданным и – духи, помогите! – безответным. А русская дружина, зажатая на узких улочках посада меж двух огней, будет вырезана. Жалкие ее остатки, стремясь спасти свои жизни, бросятся к детинцу, на плечах отступающего в панике войска туда же ворвется и Гзак.

Не начав еще боя, самозваный хан диких половцев уже праздновал в душе победу.

Абдул Аль-Хазред скромно держался в хвосте половецкого войска, не желая попадаться Гзаку на глаза.

Многие из высокорожденных и еще больше – из сделавших карьеру не любят, когда им подсказывают решения. Гзак хочет взять город – пусть. Хочет считать себя отцом нехитрой уловки, придуманной арабом, – пожалуйста!

Аль-Хазред хочет иного.

Недостающая страница «Некрономикона» значила для последовательного в своем безумии араба больше, чем весь Путивль купно с войском выскочки Гзака.

Когда у северных ворот посада появились первые половцы, жителей города это особо не взволновало. Незадолго до этого по улицам к воротной башне проехали дружинники в полном вооружении, а это вселило в горожан уверенность, что все обойдется.

Кузнец Кий вышел за ворота, проводил взглядом удаляющихся дружинников и вернулся во двор, к дочери.

– С Божьей помощью – отобьемся.

Он привык уже говорить так, зная, как болезненно Любава относится ко всему относящемуся к вопросам веры. Эта же фраза, с одной стороны, не резала слух христианина, с другой же – кто знает, про одного бога сказано или про многих.

– Будем молиться…

– Что ж… Пока они на стены не полезли – будем! В бою же добрый меч не хуже любой молитвы.

Любава только вздохнула, не желая спорить с отцом.

Княжич Владимир решил последовать совету сестры и вернуться к книгам.

Теперь он разбирал строки, старательно обойденные на прошлых занятиях. Строки, сочащиеся ядом зла и темной магии. Волшебства, несущего несчастья и гибель.

Владимир Ярославич понимал, как опасно выпускать на волю силы зла, таящиеся в колдовских книгах. Но он успокаивал себя тем, что порожденное заклинаниями зло направлено будет против не менее злых и жестоких людей. Пламя лесного пожара может остановить только встречный огонь, зло, столкнувшееся с не меньшим злом, должно самоуничтожиться.

Должно.

Хотя есть должники, не желающие платить по обязательствам.

Княжич часами вглядывался в рукописные строки, отгоняя нехорошую мысль о том, что занятия колдовством для него не больше чем средство успокоить разыгравшееся самолюбие. Доказать всем, и сестре первой, что он не так беспомощен, как говорят.

Успокоить гордыню, которая для христиан, если кто забыл, грех смертный.

* * *

В полете обмотанная вокруг древков пакля разгоралась сильнее, и стрелы впивались в частокол городского посада и сруб приворотной башни, полыхая от крепления наконечника до оперения. Но вымазанные глиной бревна не желали загораться, и первое нападение половцев удалось отбить без особых волнений. Не желая подставляться под ответные выстрелы, степняки кружили на почтительном расстоянии от города. Защитники Путивля только посмеивались, глядя на чрезмерно осторожного противника.

Княгиня Ярославна внимательно наблюдала со смотровой площадки одной из башен городского детинца за развитием боя.

– Дозволь ударить, княгиня, – горячились бояре, столпившиеся рядом с ней под низким башенным навесом. – Их, поганых, мало, сомнем одним ударом.

– В том-то и дело, что мало, – цедила Ярославна сквозь вытянутые ниткой губы. – С таким войском Гзак не осмелился бы на вторжение.

– Справимся, – гудели бояре. – А если что – так вон еще полдружины внутри детинца упрятано!

– Я говорю – ждать, господа бояре!

Брови княгини немного поднялись наверх, и над переносицей наметилась небольшая вертикальная складочка. Так в далеком Новгороде один мазок белил, нанесенный кистью иконописца, делал умиротворенный лик Христа яростным и непрощающим Спасом Грозные Очи.

Бояре отшатнулись на шаг, склонившись перед волей своей госпожи.

– Вижу дымы! – воскликнул один из половцев.

– И я вижу, – откликнулся Гзак. – Скоро придет и наше время!

Половцы взвыли от радости.

– Что невесел, сын? – Голос Гзака был далек от отеческой заботы. – Соскучился по своему богу? Будь спокоен, все доски, на которых он нарисован, станут твоими после взятия города. Все равно это добро никому, кроме тебя, в моем войске не нужно.

– Мы настроили против себя всех – Кончака, русов… У тебя больше нет друзей, отец!

– Друзья… Вот мой единственный друг! – Гзак рванул из ножен саблю. – С этим другом у меня будет все – богатства, женщины, почтение… В Степи больше друзей нет!

Увидев, что хан обнажил оружие, половцы решили, что им дан сигнал к атаке, и устремились к частоколу городского посада. Гзак, не ожидавший этого, хотел было остановить своих людей, но передумал. Не все ли равно, когда начинать!

– Вот что, сын! – решил он договорить. – Твои отношения с богом меня не касаются. Сейчас же ты перестанешь вести себя, как рабыня на невольничьем рынке, и пойдешь в первые ряды нападающих. Я – воин, будь же достоин отца!

Роман Гзич молча склонился перед отцом и повернул коня прочь, стараясь нагнать несущийся к Путивлю конный вал. Гзак же подозвал четверых бродников, державшихся после гибели Свеневида вблизи хана, и приказал: