— Отец мой Амон, — продолжала Хатшепсут, — наказал мне найти в стране Пунт божественные благовония и мирровые деревья и привезти их в Фивы, чтобы высадить перед новым храмом. И пророчил бог: покорится мне та страна и будет присылать данью чудесные дары.

Поначалу все решили, что фараона постиг недуг больного воображения, и думали, как изгнать этого демона. Но тут поднялся Нехси, нубиец, и возвестил, что Мааткара избрала его возглавить экспедицию и повести в страну Пунт двести десять человек на пяти кораблях, а когда Нил дважды выйдет из берегов, вернутся они обратно с богатой добычей. На время отсутствия фараона государственные дела будет вершить Сененмут, как и подобает Величайшему из великих. Корабли с высокими носом и кормой и широкими прямоугольными парусами уже готовы к отплытию, осталось лишь набрать отряд.

Тут поднялся шум и гвалт. Одни боялись, что никто не вернется из экспедиции, и не хотели идти; другие же, напротив, настойчиво требовали определить им место на судне, ибо хотели собственными глазами увидеть диковинную страну. Под пристальным взглядом царицы Нехси выбрал лучших из лучших в своем деле, а Неферабет, писец, занес каждое имя в свиток из папируса тончайшей выделки.

Хотя страна Пунт лежала далеко на юге, путешествие должно было начаться с отправки на север, вниз по Нилу. В дельте предстояло волоком перетащить суда через болота и иссохшие каналы предков, след которых ветра пустыни давно замели песком. Для этого придется рубить мачты и удалять кили, чтобы тащить одни корпуса на катках. И никто не сможет пожаловаться, что нет у него сил тянуть свой корабль. А когда после трудных недель доберутся они до восточного моря, то заново оснастят суда и, взяв провиант, отдадут себя на волю бога Шу. И пригонит он их своим благословенным дыханием в страну Пунт подобно листам со священных сикоморов в месяце хатир.

Последние три дня и три ночи перед отплытием Хатшепсут и Сененмут провели как любящие мужчина и женщина. Он любил ее губы и шею, глаза и уши, волны волос и кончики пальцев, грудь и живот, бедра и ярко-розовый цветок ее лотоса. Он целовал каждый изгиб и каждый уголок ее тела, зная, что они расстаются надолго.

Но при этом Величайший из великих ни разу не заговорил с любимой о путешествии в страну Пунт, не попытался убедить ее отказаться от этой затеи. Он хорошо знал, что, когда царица-фараон говорила: «Это желание Амона, моего отца», — не было никакого смысла выражать свое сомнение, ибо то, что решила Мааткара, не мог расстроить ни гром небесный, ни огонь бога Монту. Нет, Сененмут чтил корону и отдавал должное ноше, возложенной вместе с ней на возлюбленную. Он никогда не забывал, что Хатшепсут не была обычной женщиной.

То, что она страдала под грузом своих обязательств, своего положения между богом и народом, это другая проблема — его, Сененмута, проблема. Он жаждал женщину, отданную ему, исполняющую его желания и прихоти, которая жила бы с ним, а не возле него. Но когда он заглядывал в черные глаза Хатшепсут, ему открывались дворцы и сады обители вечного блаженства, над которыми он витал на облаке и вкушал все невозможное, непостижимое, неповторимое, что было присуще этой женщине. И тогда забывались стенания и проклятия, которые он посылал своей собачьей жизни. Да, иначе его жизнь и не назовешь. Сененмут был признан и богато вознагражден, но в то же время чувствовал себя бесполезным придатком женщины, которую любил.

Даже в эти последние ночи любви, врываясь в нее своим обелиском со страстным желанием никогда больше не покидать ее, Сененмут чувствовал, что Хатшепсут уже далеко, где-то в овеянной легендами стране Пунт, ибо она оставалась холодной к его ласкам. А когда он скакал на ней подобно азиатскому лучнику, когда кусал ее соски подобно охотничьему псу, настигшему дичь, на ее глазах выступали слезы, но не страсти, а ярости. Ну почему он должен растрачивать всю свою любовь на эту надменную царицу, считавшую бога Амона своим отцом? Почему он не может любить простую женщину, равную ему по положению? Или взять потаскуху от южных ворот города? Каждым своим движением Сененмут стремился причинить любимой боль, доставить страдания. Как только царица взойдет на свой корабль, он купит лучших продажных женщин царства: пышных азиаток из дельты, черных нубиек с точеными ногами и руками, обвивающими подобно змеям, и юных созданий из храмов, которых бритоголовые ссужают за золото — серебра они не берут. И пусть не мужчины, а женщины всего царства восхищаются им! Ни одну из тех, кто приглянется ему, он не пощадит. Пусть даже они будут уродливыми, но если их волосы, груди, бедра или голос напомнят ему Хатшепсут, им придется познать силу его обелиска! Он будет брать их до изнеможения, до истощения, подобного тому, как высыхает одинокая пальма в пустыне. О, Хатшепсут, любимая…

— А туда очень далеко? — спросил Тутмос, со всей силой налегая на весло, чтобы выгнать ладью на стремнину. — Дней пять или больше?

Амсет беспомощно воздел руки.

— Мой отчим Птаххотеп прошел расстояние до дельты за три дня, когда отправлялся в поход на азиатов. Только там были совсем другие корабли!

Ладья тем больше набирала ходу, чем дальше уходила к середине Великой реки. Тутмос восхищенно крикнул:

— Амсет, смотри! Течение само несет нас. Хапи, бог Нила, на нашей стороне!

— Хорошо, если ты окажешься прав! — ответил Амсет, но на его лице был написан страх: как бы приключение не кончилось катастрофой.

Много дней мальчики совещались, как Тутмосу повидаться с его матерью. Сененмут обещал помочь, но потом Амсет разочаровался в отце. Тогда-то и созрел у них безрассудный план, как освободить Исиду собственными силами. Обстоятельства складывались удачно: Хапусенеб, верховный жрец, отбыл с Хатшепсут в страну Пунт, а Сененмут, Величайший из великих, дни и ночи проводил в горах запада, где из земли вырастал новый храм. А поскольку и Пуемре, второй пророк Амона, тоже был занят на строительстве, то обоим мальчишкам было нетрудно увести бараноголовую ладью, на которой царица-фараон обычно переправлялась на другой берег Великой реки.

До сих пор ни один из них не правил судном, но Амсет, более живой и бесшабашный, решил, что сможет с этим справиться, если им удастся вывести ладью на стремнину. И вот судно неслось вниз по Нилу, и удерживать его стоило немалых усилий. Один из них сидел у руля на носу, другой — на корме, и оба все больше впадали в задумчивость. Когда в храмовых архивах мальчики тайком изучали папирусы и прикидывали свои шансы на благополучное прибытие в Бубастис, все казалось так просто, но теперь…

— В моих жилах течет кровь Амона! — громко крикнул Тутмос, храбрясь. Но очень скоро силы его иссякли и направлять ладью по курсу не получалось. Тутмос отпустил длинное тяжелое весло, и ладья мгновенно развернулась боком, угрожающе накренившись. Тут уж и Амсет бросил свое весло и кинулся к кожаному мешку с водой и узелку с хлебом и фруктами, их провианту, ибо припасы едва не выпали из плоской ладьи.

Судно завертелось в бурном потоке, как пустая скорлупка, а бараноголовый Амон на носу нырял вверх-вниз в бешеном ритме.

— Как только пройдем поворот, — бодро произнес Амсет, — течение станет спокойнее. Ложись на дно, чтобы усилить центр тяжести.