— А-а, — догадался старший, — его зовут Амсет! — Приветливо кивнув мальчику, он сказал: — Тебе повезло, Амсет. Амон послал тебе во второй месяц времени Ахет новую жизнь!

Мальчик замотал головой из стороны в сторону, и пастухи растерянно переглянулись.

— Амсет! — все твердил и твердил мальчик. — Амсет!

Один из пастухов принес кувшин воды и вылил на голову и грудь ребенка, заодно смывая с него налипший ил.

— Амсет! Амсет! — молил мальчик, и пастух ласково погладил его.

— Все хорошо, Амсет! Все хорошо! — Но когда спасенный опять яростно затряс головой, он сообразил: — Что, тебя зовут не Амсет?

Мальчик кивнул.

— Смотри-ка, он вовсе не Амсет! — изумленно констатировал старший и огляделся вокруг. — Амсет был с тобой в лодке, да?

Снова кивок. Тогда оба пастуха со всех ног помчались к реке, чтобы посмотреть, не прибило ли к берегу и второго подростка, но сколько они ни шарили, сколько ни рыскали в прибрежных зарослях, больше никого не нашли. Разочарованные, пастухи вернулись назад. По их лицам мальчик все понял и горько заплакал, тогда старший пастух прижал его к себе и стал баюкать, как младенца.

— Что поделаешь, не ко всем боги милостивы! — вздохнув, мягко произнес он. — Как звать тебя, дитя? Откуда ты?

— Я — Тутмос, — пролепетал мальчик сквозь рыдания и застенчиво добавил: — сын Ра, владыки Фив.

Пастухи обменялись недоуменными взглядами. Мальчик шутит? Или повредился головой?

— Почему хочешь скрыть, откуда ты родом? Скажи! — потребовал старший.

Тогда Тутмос положил руку на грудь, очистил от грязи золотой амулет и протянул его пастухам.

Читать пастухи не умели, но вмиг распознали картуш с символами имени фараона. Они упали перед ним на колени, склонили головы и воздали хвалу богу Хапи за то, что вынес он юного фараона на берег.

Тутмос отпил из кувшина воды, а остаток вылил на руки. Пастухи подали ему лепешку, и он с жадностью съел ее до последней крошки.

— Вы должны найти Амсета, — умоляющим голосом произнес фараон. — Он мой друг, и это я виноват в том, что с нами приключилось!

— Господин, — ответил старший, — благодари Амона, что он подарил тебе вторую жизнь. Если какая барка переворачивается на излучине, то никто не спасается. Сколько вас было?

— Амсет и я. Да, только мы двое, — подтвердил Тутмос, увидев недоверие на лицах пастухов. — Мы похитили лодку, чтобы плыть в Бубастис.

— В Бубастис, город, что в дельте?

— Да. Моя мать Исида пребывает там. Вы должны искать Амсета!

— Мы сделаем все, что прикажешь, господин, только вряд ли Амон сотворит второе чудо. Живым нам его не найти. А если Нил и вынесет утопленника, то вид его будет ужасен.

Тутмос закрыл лицо руками и снова заплакал. Пастухи оставили его наедине со своим горем и еще раз тщательно прочесали прибрежные заросли, но опять безрезультатно.

Сененмут едва держался на ногах. Он был вдрызг пьян и, шатаясь, брел по улице горшечников в пригороде. У колодца, где женщины черпали воду в бадьи и кожаные мешки, он повернул на юг. Голые чумазые ребятишки скакали вокруг него и бежали вослед, из оконных проемов его провожали любопытные взгляды: что за благородный господин забрел в эти места?

Сененмут хорошо помнил, где находился дом его родителей, вернее хижина под плоской крышей, в единственной комнате которой кроме семьи когда-то обитали с десяток уток, две кошки и тощий пес. Вся эта живность шастала взад-вперед, так что Хатнефер, его мать, нашла для своего малыша, еще сосущего палец в плетеной люльке, единственное безопасное место — под потолком. Его родители были честными и порядочными людьми, только бедными, как и большинство жителей Фив. Когда они умерли, их зарыли бы неглубоко в песках пустыни — участь всех бедняков, которым заказан путь в загробное царство, — однако Сененмут построил им гробницу в местах, где находили свой последний приют дворцовые чиновники. Такова была привилегия управителя дома царицы.

Внезапно перед Сененмутом словно из-под земли возник убогий домишко, серый среди серых, из кирпича-сырца, изготовленного из нильского ила, который служил материалом для всех построек в этом районе. Попытка вырастить возле дома хотя бы пальму, чтобы немного скрасить среду обитания, потерпела неудачу, и теперь высохший ствол только усиливал безотрадное впечатление. Он, конечно, давно бы пал жертвой топора, если бы новые хозяева не использовали его для сушки белья.

Что же пригнало в этот забытый богами квартал Величайшего из великих? Праздновал ли он триумф собственной жизни, начавшейся в этих трущобах, а потом вознесшей его на вершину успеха? Или, наоборот, бродил в поисках утраченного счастья, когда запах лепешек, только что испеченных матерью, был сердцу милее всех нынешних ароматов? Сененмут и сам не знал этого, и пьянство, которому он теперь предавался изо дня в день, казалось единственным выходом.

Если бы в то утро, когда Сененмут отправлялся на охоту, пророк предсказал, что выпущенная им стрела изменит всю его жизнь и приведет к богатству и почету, он бы переломил свой лук через колено и растоптал ногами, ибо посчитал бы кощунством столь многого просить у богов. И вот теперь боги наказали его, одарив призрачным счастьем.

Люди, узнавая Сененмута, обходили его стороной, понимая, что лучше не сталкиваться с власть предержащим. Другие шушукались или неприкрыто поносили издали горького пьяницу.

Сененмут пробормотал себе под нос ругательство, в сердцах плюнул и отвернулся от отчего дома. В нескольких шагах от скромного жилища стоял, как и прежде, грязный обветшавший кабак. Глиняные, в человеческий рост кувшины по обеим сторонам от входа все еще проливали вино из глубоких отверстий с затычками: левый — красное, правый — белое. И возле них прямо на земле сидели бальзамировщики, каменотесы, поденные рабочие, потаскухи, испивая заработанную тяжким трудом чашу.

— Красного, до краев! — крикнул Сененмут еще на подходе и бросил оборванному хозяину кусочек меди, который тот проворно спрятал в кожаном мешочке, болтавшемся у него на животе.

Хозяин, признав советника и управителя дома царицы, налил вино собственноручно, тут же распихал завсегдатаев, давая Сененмуту пройти в заведение.

— Пожалуй в дом, господин! Там прохладно, и ты сможешь приятно отдохнуть.

Сененмут оттолкнул старика, так что полная чаша расплескалась, и, тяжело ворочая языком, возразил:

— Нет, старик, мое место здесь, среди людей! Я ведь один из них, разве ты не знал?

Он обвел взглядом гуляк, ища поддержки, но те не только не откликнулись, а наоборот, отползли подальше и смотрели на него исподлобья, как на вторгшегося чужака.

— Вы что, не узнаете меня? Неужели никто не помнит меня? — чуть не плача воззвал Сененмут. Найдя на их лицах лишь подозрительность и неприязнь, он залпом опорожнил чашу и грохнул ее оземь, так что она разбилась вдребезги.