«До чего на полна любви, – думал так же Ахав все дни, видя ее образ перед собой. Во всех уголках его сознания и сердце жила она, только она, Деби.

Юноши отдохнули на траве под деревьями, слушая шум воды, с большим трудом продолжили путь.

Через несколько часов они добрались до городка с одной широкой центральной улицей, по сторонам которой располагались дома в тени изборожденных царапинами, как фартук сапожника деревьев. В центре городка дом, отличающихся от всех остальных величиной, с множеством окон. Стены дома были разукрашены рисунками плодов граната. На обширной площадке вокруг дома росли нарциссы.

Крашенный забор окружал дом. Над ним красовалась надпись «Мидраша мудрецов Мурма». Так, оказывается, назывался городок. Не успели юноши спешиться, как их окружили пожилые женщины, вытирающие мокрые руки о фартуки и спрашивающие всадников, кто они, откуда явились, зачем. Парни отшучивались, оглядываясь в поисках самих ешиботников, юношей их возраста, с которыми поговорить, послушать, посмеяться.

Но никого не было видно во дворе, лишь из окон доносились голоса читающих или молящихся учеников. Юношей интересовало, где ученики ночуют. Может, и им найдется место.

И они продолжали ожидать у ворот школы, и вот уже приблизились сумерки. Запахи варящегося супа начали доноситься из домов. Кто-то нес еду в школу.

И тут внезапно вырвались ватагой ученики из дверей школы, многие из которых, одолеваемые любопытством, бросились к забору, разглядывая всадников и их коней, один из которых был удивительно статен: такого не часто увидишь.

«Сколько вас тут, учеников?» – спросил самый стройный и красивый из юношей Ханан.

«С четырнадцати до девятнадцати лет, – отвечали ученики, – только лучшие принимаются в ешиву, только отличники, – с охотой отвечали ученики, – все учителя из Александрии, что в Египте, сыновья александрийских раввинов, которые оставили там огромную и знаменитую семинарию, и решили создать религиозную школу – ешиву – здесь, в Хазарской империи. Ведь городок Мурма находится в самом центре страны. Отсюда семьсот парсот (каждая – 4.5 километров. Примечание переводчика) на восток, до границы, столько же – на запад. Триста пятьдесят до северной границы и столько же – до южной».

«Что вы говорите?» – удивились пришельцы, начиная с уважением относится к городку.

«Именно поэтому решено было создать здесь школу, в которую в равной степени могут приходить евреи со всех концов империи. И учатся здесь – хазары, итальянцы, из Сирии и Вавилона».

Смуглые и светлые лица хазар, египетских евреев, вавилонских с особой формой носа и острыми очертаниями лиц, африканских евреев, из славянских краёв – евреев с голубыми глазами – смотрели на всадников. Среди учеников были и такие, что даже опытный глаз не смог бы разобрать кто они и откуда их родители.

Много этнических групп проживало в Хазарии, множество синагог, религиозных школ, в которых каждый учил иудаизм согласно своей традиции. Выходцы из Греции учились по-гречески, выходцы из Византии, Сирии, Месопотамии – на вавилонском и арамейском языках. Выходцы из Израиля учились на иврите, но этот язык изучали все остальные также, ибо вся мудрость раввинов из Византии и Греции тоже проистекала из иврита – святого языка.

После четырех-пяти поколений принявших иудейство и живущих здесь после создания иудейской империи, которая как бы втянула в себя всех рожденных иудеями, не сохранялась обособленность той или иной группы.

«Но в этой школе впервые введена новая система обучения, – рассказывали ученики, – которая должна выработать единую программу изучения иудаизма».

До сих молчавший Ханан, повел беседу, попросил разрешения войти в школу.

«Конечно же, пожалуйста, – сказали ученики, – заходите, сейчас будет трапеза, садитесь и вы за стол вместе с нами».

С какой-то торжественной приподнятостью, окруженные учениками, они взошли по ступеням в здание, вошли в огромный зал с множеством колонн, где группами сидели ученики, уткнувшись в книги, и бормотали, заучивая тексты. Ханан расчувствовался, подбежал к одному из столов, погладил страницу раскрытой книги.

Тита вошла вместе со всеми, не понимая, важно ли, неважно место, но чувствуя, что здесь ей не место. Она не вошла в учебный зал, а лишь остановилась у входа в него. Некоторые из учеников подняли глаза, взглянули на нее, и сладкий вкус греха возник в их душах и как бы запятнал чистоту дня.

Да, Тита была не к месту.

Они пересекли зал, и вышли с противоположной его стороны. Прошли несколько коридоров с рядами дверей по сторонам, и дошли до широкого двора, посреди которого был колодец, около которого на каменных полках стояло множество жестяных кружек. Ученики мыли руки в ведре перед тем, как подняться по ступеням.

«Идемте с нами ужинать», – сказали ученики. За юношами пошла и Тита.

«Не надо, Тита, – шепнул ей Песах.

«Ты должен мне объяснить правила этой страны, – шепнула в ответ Тита, я вдь ничего не понимаю».

«Да, – сказал, вздохнув, Песах, – это будет долгое объяснение».

Они вошли в трапезную, где почти все места были заняты, К радости Титы, за одним из столов сидели женщины и девушки. Значит, она не одна.

Подали суп. Встал мужчина с белой бородой и серьезным лицом и поблагодарил Всевышнего, «взращивающего хлеб из земли». Все произнесли «Аминь» и взяли по ломтю хлеба.

Затем принесли жареного гуся с шариками риса, и к нему – квашеную капусту. На десерт был компот из консервированных вишен и свежая морковь. Было много еды, как бывает в общественных столовых с их особенным вкусом, естественно, на любителя. Это вкус еды общественных кухонь, как, к примеру, ныне, в наших кибуцах.

После еды стали петь.

Ханан весь сиял. «Я остаюсь здесь» – сказал, когда все начали вставать из-за столов.

Трое его товарищей рассмеялись, качая головой в знак того, что невозможно. «Почему бы и нет?» – сказали они.

При выходе обратились к ним пригласившие их на трапезу ученики, и сказали: «Глава ешивы хочет с вами встретиться. Идемте к его столу».

Все юноши и Тита вернулись в трапезную. Вероятно, можно будет здесь заночевать, подумал Песах, но как быть с Титой, за которую он несет ответственность. Здесь нельзя будет быть с ней в одной комнате. И так их встретили, как гостей, и делали вид, что не обращают внимания на Титу, свободно гуляющую среди ешиботников, которые готовились посвятить свою жизнь заповедям чистоты и соблюдению всех правил религиозной жизни.

«Исполнили ли вы вечернюю молитву?» – первым делом спросил глава ешивы, и глаза его впились в Титу: кто это?

Конечно же, они исполнили вечернюю молитву, специально спешившись на четверть часа.

Я не описал вам, дорогие читатели, эту остановку и молитву перед полем клевера, полным безмолвия в сиянии нежаркого солнца, в четыре часа после полудня. С ними молился крестьянин, который весь день работал в поле, разбрасывая удобрения с широкой четырехколесной телет. Не описал я вам пару белых бабочек, которые доверчиво вились вокруг них во время молитвы, уверенные, что люди, закутанные в белые шелковые одеяния с голубыми каймами, не опасны. Это лишь один аспект всех событий того дня. И нет смысла описывать обычные дела, как разбивание яиц о край сковороды, чаепитие, умывание рук перед каждой едой, каждый переход Титы из кресла на кровать и обратно, каждое перекатывание с живота на спину. Не стоит повторять каждый раз ее повторяющийся рассказ о том, как она посмотрела на себя в зеркало, ужаснулась своему виду и впала в депрессию, о том, как Песах клал голову ей на живот, вслушиваясь в его бурчание, о не дающих спать комарах, о сновидениях, которые они рассказывали друг другу.