Наконец, 21 февраля 1918 года казнь опять была узаконена. Советская власть издала декрет «Социалистическое отечество в опасности», где, в частности, содержалось требование создавать батальоны для рытья окопов и тут же оговаривалось: «В эти батальоны должны быть включены все работоспособные члены буржуазного класса, мужчины и женщины, под надзором красногвардейцев; сопротивляющихся – расстреливать». Расстреливать на месте преступления, то есть без суда, предлагалось «неприятельских агентов, спекулянтов, громил, хулиганов, контрреволюционных агитаторов, германских шпионов».

Как мало времени понадобилось на то, чтобы от ограничения смертной казни «исключительными», в основном политическими, преступлениями прийти к необходимости расстреливать мужчин и женщин, не желающих рыть окопы, спекулянтов (торговцев на черном рынке в голодной стране), хулиганов (а как вообще определить уровень хулиганства, за который надо убивать?).

Ясно, что столь скорый разрыв с полуторавековой традицией смягчения наказаний и ограничения смертной казни стал возможен на фоне политических страстей, терзавших Россию в предыдущие десятилетия, психологической военной травмы и вакуума власти, которым воспользовались большевики. А еще, наверное, сыграло свою роль то, что смертная казнь все-таки существовала. Да, ограниченная, да, со все сужавшимся кругом применения – но она была, она никуда не делась – и как только ситуация в стране пошла вразнос, власть – будь то Корнилов в борьбе с большевиками или большевики в борьбе с немцами и своими политическими противниками – начала хвататься за это средство.

А дальше началась еще одна война – гражданская, которая только закрепила уже и так существовавшее пренебрежение человеческой жизнью. 5 сентября 1918 года, после покушения Фанни Каплан на Ленина, Совнарком принял декрет «О красном терроре», стоивший жизни тысячам людей. Скажем прямо, что белые власти во время войны декрета «о белом терроре» не принимали, но пыток и расстрелов тоже не гнушались.

Конечно, и красные, и белые воспринимали казни как временную меру, как необходимые для наведения порядка действия, но только порядка от этого больше не становилось, усиливались только разорение и озверение.

Сначала большевики предоставили право выносить смертные приговоры революционным трибуналам, отдельно оговорив в 1919 году в «Руководящих началах по уголовному праву РСФСР», что народные суды не могут приговаривать к смертной казни. Смертная казнь была наказанием за преступления политические, против власти государства. Расстреливали за побег из тюрьмы, за дезертирство или укрывательство дезертира (!!!), за «злоумышленное разрушение железнодорожных сооружений»

И если военно-полевые суды Столыпина за восемь месяцев приговорили к смерти чуть больше тысячи, а казнили 683 человека, «то за семь месяцев 1919 г. органами ВЧК было расстреляно 2089 человек, всего за год и семь месяцев – 8389 человек»[127]. Теперь уже получалось 442 человека в месяц и почти 15 в день – символичный рост. И это не считая тех, кто погибал на фронтах гражданской войны или умирал от голода и тифа.

В январе 1920 года, когда гражданская война близилась к завершению, большевики торжественно отменили смертную казнь, но уже в мае того же года снова позволили губернским революционным трибуналам выносить смертные приговоры. «По некоторым данным, в 1920 г. к расстрелу были приговорены 6543 человека»[128]. Получается 545 в месяц и 18 в день…

В принятом в «вегетарианском», нэповском 1922 году уголовном кодексе в списке наказаний смертная казнь не значилась – самыми тяжкими наказаниями, с которых начинался список, были «изгнание из пределов РСФСР на срок или бессрочно» (вспомним «философский пароход») и «лишение свободы со строгой изоляцией или без таковой». Но тут же, после статьи 32, содержавшей список наказаний, шла статья 33: «По делам, находящимся в производстве революционных трибуналов, впредь до отмены Всероссийским Центральным Исполнительным Комитетом, в случаях, когда статьями настоящего Кодекса определена высшая мера наказания, в качестве таковой применяется расстрел». Как не вспомнить якобинцев, призывавших к отмене смертной казни, а затем заливших Францию кровью своих жертв. Или – уже после свержения якобинцев – термидорианский Конвент, торжественно отменивший в 1795 году смертную казнь, но тут же принявший решение о том, что эта отмена вступит в силу только после установления «всеобщего мира».

В 1922 году разрешалось приговаривать к «высшей мере наказания» за организацию контрреволюционных восстаний, за антисоветскую агитацию и пропаганду в военное время (за слова!), за самовольное возвращение в страну высланных из нее людей, за участие в «разрушении путей и средств сообщения, освобождении арестованных, поджогах и т. п., если при этом участники беспорядка были вооружены».

Карались смертью «организация и участие в бандах (вооруженных шайках) и организуемых бандами разбойных нападениях и ограблениях, налетах на советские и частные учреждения и отдельных граждан, остановки поездов и разрушения жел. – дор. путей, безразлично, сопровождались ли эти нападения убийствами и ограблениями или не сопровождались». Здесь тоже видны характерные черты: на первом месте, конечно, налеты на учреждения, отдельные граждане – на втором, к налетам по тяжести приравнивается разрушение железнодорожных путей, даже если при этом никто не был убит, – ясно, что это тоже преступление против советской власти.

Особенно много возможностей для казни было в военное время: за уклонение от воинской повинности, за призывы к неисполнению воинских обязанностей, невыполнение приказа, побег из части, нарушение устава караульной службы, «промотание, т. е. противозаконное отчуждение военнослужащим выданных ему (для носки) предметов казенного обмундирования и амуниции», а также за «умышленную порчу их или оставление без присмотра и в ненадлежащем месте» и даже за «бесхозяйственность»…

Казнили за подделку денежных знаков и сопротивление представителям власти, сопряженное с убийством или даже просто с нанесением увечий, за контрабанду, особенно с участием должностных лиц, за превышение власти. При отягчающих обстоятельствах могли казнить за злоупотребление властью и действия, в результате которых «последовало расстройство центральных или местных хозяйственных аппаратов производства, распределения или снабжения, или расстройство транспорта, заключение явно невыгодных для государства договоров или сделок», за постановление судьями «неправосудного приговора», за получение взятки при отягчающих обстоятельствах и за «провокацию взятки» – как мы бы сказали сегодня «за вымогательство», за злонамеренное «неисполнение обязательств по договору, заключенному с государственным учреждением или предприятием», за «хищение из государственных складов, вагонов».

Вот список, совершенно ясно показывающий приоритеты новой власти, – статей, предусматривающих якобы только временно сохраненную смертную казнь, так много, что поневоле вспоминаешь Соборное уложение. Их 23,6 % – почти четверть. Да и набор преступлений, карающихся высшей мерой, вдруг отсылает нас к законодательству XVII века – разве что преступления против церкви сменились антисоветской пропагандой и агитацией. А в остальном – нанесение ущерба государству, измена, различные варианты злоупотребления властью. Такое ощущение, что законодательства Елизаветы Петровны или законов XIX века просто не было. Они стерты из памяти. И, конечно, ясно, на какой огромный, высочайший постамент возводят эти законы Государство. Заметим еще раз: это мягкое для нашей страны уголовное законодательство, принятое в 1922 году, когда многим и советским гражданам, и эмигрантам казалось, что все не так плохо, что происходит «смена вех», режим смягчается… А дальше-то будет куда хуже.