Но нет, все не так.

Алиса открыла дверь и вышла на посыпанную гравием парковку. И увидела прямо перед собой ее — девочку. Та подняла молоток и ударила. Она била и била. Алиса опустилась на колени. Съежилась. Ей хотелось исчезнуть, раствориться, слиться с землей, с гравием, с темным небом, с черной морской гладью.

Лес.

Сквозь ветви она все видела.

Муравьев, заползающих на молоток, на его отполированную синюю рукоятку.

Молоток лежал на пеньке, там, где она его оставила.

Алиса, 2004

Он стоит на пороге и спрашивает: «Ну что, поехали?» Она убирает руки с клавиш.

«Какая ты нарядная».

Она смотрит на свои туфельки. Внизу, там, где у фортепиано педали, темно, но туфельки блестят. Она кладет руки на колени, на платье. Оно в белую клеточку.

Звук словно остается у нее внутри, ширится и растет. Отца весь день не было дома. Она уж думала, что он позабыл.

Она бежит следом за ним. Лодка лежит на берегу.

До островов отсюда далеко.

«Ты идешь?»

Она поднимается, в руке у нее камешек. Он похож на кристалл, но сухой и шершавый. И даже поблескивает. Она вытягивает руку, хочет дать ему камешек, но он этого не замечает. Он придерживает лодку, ждет, когда она заберется внутрь. На носу, на скамейке, стоит ящичек с инструментами.

«Зачем ты его взял с собой?»

«Никогда не знаешь, что может пригодиться».

Она сидит на корме. Он гребет, налегает на весла. Руки у него загорелые, почти черные, рукава рубашки закатаны. Темные волосы падают на лицо. Ветер порывистый и дует будто бы со всех сторон. Возможно, и шторм поднимется. Когда она проснулась, было тихо. Зато сейчас не холодно. Вода брызжет на ее голые коленки, на руки. Обернувшись, она видит, как берег исчезает, расплывается. Залив, поблескивающее между деревьями море, дом, лес, обрыв, острые черные скалы.

Она опускает руку. Мелькнув в темной воде, камешек исчезает.

Он все время молчит. Так бывает, когда он играет — до него словно не добраться, и если она пытается, он сердится и закрывает крышку пианино, не хлопает, но все равно слышно.

Время от времени он перестает грести и отдыхает, весла зависают над водой, с них падают капли. Иногда он показывает на что-нибудь. «Видишь, вон там? Цапля, она как будто в воздухе зависла. А птенцов видишь? Это самка гоголя. Мы ее спугнули». Разбрызгивая воду, птицы устремляются к берегу.

Он сидит на веслах и ничего не говорит.

«А мы взяли что-нибудь перекусить? Или ты забыл?»

Он молча налегает на весла.

«Я пить хочу».

Он не отвечает, и больше она не спрашивает. Она лежит на животе, опустив руку в воду. Закрывает глаза. Ветер треплет ей волосы, косички липнут к щекам. Уключины мерно поскрипывают. Она играет пальцами на ветру. Играет «Смелого наездника». Играет все знакомые пьесы, кроме самых первых, простеньких. Простому в этом мире места нет, лучше, когда сложно, когда в конце концов все получается — так лучше всего, тогда ее пальцы начинают слушаться. Именно этого ей и надо.

Лодка ударяется обо что-то, и девочка слышит, как он встает. Лодка качается. Красные скалы. Она берет его за руку, он поднимает девочку и переносит на берег. Там уже стоит ящичек с инструментами. Синяя веревка, того же цвета, что и на носу лодки, он должен привязать лодку, и лишь потом можно идти.

Маяк на фоне ярко-голубого неба. Белый, чистенький. Там, наверху, что-то мигает. В одном окне. Отец скачет по скалам, перепрыгивает расселины. Останавливается возле двери. Дверь перекосило: она сорвана с петель. Доски сломаны. Она слышит позади его шаги.

«Жаль, что мамы с нами нет».

«Ты же знаешь, что она с нами не поехала бы. Знаешь же, ей хорошо там, где она сейчас».

Часть четвертая

КОМНАТА

Последняя неделя марта

Сделаешь так, как я скажу.

Тонкий голосок девочки. Он затихает и исчезает, как дымка над морем. Вода уходит, и остается сухое, растрескавшееся дно. Воды нигде нет. Ни в заливе, ни в море. Все вокруг черное и пустынное. Она ощупывает мертвое дно, но его там нет.

Алиса открыла глаза. Возле ее кровати сидела женщина. Пожилая, с седыми, собранными в хвост волосами и в очках с тоненькими дужками. За ее спиной виднелась еще одна кровать, с которой свешивались коротенькие ножки в белых гольфах. Хотя нет, кровать пустовала. На ней никого не было.

Стены в палате казались холодными. Алиса там пролежала уже целую вечность, с того момента, как ее привезли с рентгена. С того момента, как они бросились ей навстречу и она послушно позволила поступить с ней, как им хотелось.

Руки отряхивали гравий с ее ладоней, поднимали ее. Их губы — они шевелились. Голоса сливались, превращаясь в невнятное бормотание. Если бы она могла, сказала бы им, что все это без толку. Бессмысленно. Она их даже не слышала, она вообще чувствовала лишь, как пульсирует в голове кровь.

Зато сейчас здесь было тихо. Руки женщины лежали на папке у нее на коленях.

— Меня зовут Этель Алме. Я психиатр. Со мной связались врачи скорой помощи, и поэтому я пришла с тобой поговорить.

Алиса шевельнула губами. Во рту было сухо, язык совсем не слушался. Скула болела, онемевшее тело ломило. Когда ее привезли сюда, дали таблетки, нагонявшие на нее дрему. А еще от них она сделалась будто бы безвольной. Потом отвечала на вопросы. Наверное, с тех пор прошло уже несколько часов. Время от времени она просыпалась с ощущением, что находиться тут ей не следует, однако чувство это тотчас же исчезало: Алисе никак не удавалось его ухватить.

— Хочешь воды?

Похоже, она кивнула, потому что Этель Алме поднялась. Потом до Алисы донеслось журчание льющейся из крана воды, после чего женщина вернулась.

— Ты знаешь, где находишься? — поинтересовалась она, когда Алиса, сделав два глотка, вернула ей пластиковый стаканчик.

— Знаю ли я, где нахожусь?

Алиса поднесла руку к губам и посмотрела на психиатра, но та словно не обратила внимания на язвительность, с которой Алиса повторила ее вопрос.

— Что с тобой сегодня произошло? — спросила женщина.

— Какая разница? Все в прошлом.

— Алиса, у тебя все тело в кровоподтеках. На лице раны. И трещина в ребре.

— Он избил меня.

— Кто тебя избил?

— Мужчина… В фургоне… А зачем вы спрашиваете? Я же уже все рассказала.

— Да, но кое-что