«Ты можешь пить это весь день, и не будет обезвоживания».

— Рива, если ты прячешься от меня, я тебя найду! — крикнула я.

Спальня Ривы была чуть больше, чем двуспальный матрас, который, по ее словам, ей отдали родители, когда мать заболела, «и они купили две двуспальные, потому что маму по ночам мучили боли, она не спала и мешала спать отцу». На электронных часах, видневшихся между упаковками «Севен-ап» на ночном столике, горели зеленые цифры. 16:37. Я ощутила запах арахисового масла и — опять — горьковатую вонь блевотины. Одеяло от Лоры Эшли было свернуто и лежало на краю матраса. На простынях виднелись пятна от еды. Я заглянула под кровать и увидела только туфли, другие пачки журналов, пустые стаканчики из-под йогурта, бумажные пакеты из «Бургер кинг», сплющенные, словно сдувшиеся футбольные мячи. В ящике столика лежал бордовый вибратор, дневник в вощеной зеленой обложке, бордовая маска для глаз, пачка вишневых леденцов «Лайфсейверс», фотография матери Ривы в костюме тигра — она робко улыбается, в ее глазах отразилась вспышка, она сидит на той покрытой пленкой софе в Фармингдейле, у нее на коленях пятилетняя Рива, наряженная крошечным Винни-Пухом. Рука матери обнимает ее мохнатый желтый животик. Я взяла дневник и заглянула в него. Это была просто ежедневная фиксация цифр, математических сумм и подсчетов, финальные результаты обведены кружком и аннотированы либо улыбкой, либо хмурой мордочкой. Последняя запись была сделана 23 декабря. Вероятно, Рива бросила игру в числа, когда умерла ее мать.

Я представила Риву, как она, набив желудок аспартамом и пепсидом, спала на этом матрасе. По утрам она собиралась с силами и выходила в мир, на лице — маска спокойствия. И это у меня были проблемы? Кто тут настоящая бестолочь, Рива? Я ненавидела ее все больше и больше.

Ванная выглядела так, словно принадлежала паре близнецов-подростков, готовящихся к конкурсу красоты. Я уловила запахи плесени, блевотины и лизола. Розовый органайзер с карманами был набит кисточками и аппликаторами всех форм и размеров, косметикой, лаком для ногтей, крадеными пробниками, множеством баночек блеска для губ от «Мейбелин». На полке лежали два фена, щипцы для завивки, маленький утюг, заколки для волос со стразами и пластиковая лента для волос. Вырезки из модных журналов были наклеены по краям зеркала над низким туалетным столиком и раковиной: реклама джинсов «Гесс» с Клаудией Шиффер. Кейт Мосс в ее «кельвинах». Силуэты. Линда Евангелиста. Кейт Мосс. Кейт Мосс. Кейт Мосс. Плошка с ватными тампонами и палочками. Плошка с простыми заколками. Две огромные бутылки «Листерина». Рядом с чашкой, из которой торчала дюжина зубных щеток, все пожелтевшие и стершиеся, я обнаружила пузырек викодина. Викодин! От стоматолога. В пузырьке остались двенадцать таблеток. Я проглотила одну и сунула в карман остальные. Другие лекарства я нашла под раковиной в плетеной коробке, крышка которой была перевязана розовой ленточкой, вероятно, когда-то купленной на Пасху на большой распродаже. Может, раньше там лежали шоколадные яйца. Внутри оказались: диурекс, ибупрофен, майланта, дульколакс, дексатрим, мидол, ампирин, фенфен. Подарочная сумка из «Виктория сикрет» была задвинута в угол шкафчика. А внутри — о радость! Мой амбиен, мой розерем, мой ативан, мой ксанакс, мой тразодон, мой литий. Сероквел, лунеста. Валиум. Я засмеялась. Я ликовала. Наконец мое сердце успокоилось. Руки чуточку дрожали, а может, они дрожали и раньше.

— Слава богу, — сказала я. Сквозняк захлопнул дверь ванной с торжественным грохотом.

Я насчитала три лития, два ативана, пять амбиенов. Это обещало мне приятный меланж, роскошное свободное падение в бархатную черноту. И пара таблеток тразодона, потому что тразодон утяжелял амбиен, так что если я засну, то опущусь на самое дно. Я подумала, что это меня стабилизирует. И, пожалуй, еще один ативан. Для меня ативан как свежий воздух. Прохладный бриз, слегка шипучий. Это было хорошо. Серьезный отдых. У меня потекли слюнки. Крепкий, добрый американский сон. Эти таблетки уберут остатки инфермитерола из моего мозга. Тогда я почувствую себя лучше. Тогда приду в себя. Мне будет проще жить. Проще думать. Мой мозг будет подмазан. Я посмотрела на таблетки в своей руке. Это было как моментальный снимок. Прощай, плохой сон. Я пожалела, что у меня нет камеры, чтобы задокументировать эту сцену. «Забудь меня, Рива, — скажу я, бросив фотку ей в лицо. — Ты больше никогда меня не увидишь». Но разве меня это волновало? Не думаю. Если бы даже тело Ривы висело, подвешенное за шею, за шторкой ванны, я бы просто пошла домой. Но этот момент был церемониальным. Я вернула магию сна. Теперь я буду спать.

Вода в кране была оранжевая и на вкус будто кровь. Я не хотела запивать мои драгоценные таблетки этим сатанинским потом. Решив взять воду на кухне, я подошла к двери и попыталась ее открыть. Она не открывалась. Я крутила замок, дергала ручку. «Рива!» Что-то сломалось или заклинило. Я сунула пригоршню таблеток в карман шубы и снова покрутила ручку, нажимая на нее, дергая. Но все напрасно Я оказалась заперта внутри. Я стала барабанить в дверь.

— Рива! — снова крикнула я.

Ответа не было. Сев на мохнатую розовую крышку унитаза, я минут двадцать крутила дверную ручку. Мне либо придется вышибать дверь, либо ждать возвращения Ривы с работы. В любом случае меня неминуемо ждала стычка с Ривой. Я знала заранее, что она скажет.

— Я долго не вмешивалась. У тебя были проблемы. Я больше не могла смотреть, как ты убиваешь себя.

И вот что я, готовая убить ее, сказала бы в ответ, бурля от злости:

— Я признательна тебе за заботу, Рива. Но я принимаю лекарства под наблюдением доктора. Можешь за меня не волноваться. Если бы это было некошерно, мне бы не позволили это делать. Все под полным контролем!

Или, может, она прибегла бы к эмоциональному шантажу:

— Несколько недель назад я похоронила мать. И я не хочу похоронить и тебя тоже.

— Ты не похоронила мать.

— Ну, кремировала.

— Я хочу, чтобы меня похоронили в море, — сказала бы я ей. — Заверните меня в черный парус и бросьте за борт. Как честного пирата.

Отодвинув тронутую плесенью шторку, я повесила пальто на крючок для полотенец, легла в ванну и стала ждать. В те часы до возвращения Ривы я не спала. Я так и знала, что не засну. Мне надо было выбраться из всего этого — из ванной, из плена лекарств, бессонницы и моей неудачной, нелепой жизни.

И тут ко мне пришло решение всех проблем; оно спикировало в мой мозг, словно орел на скалу. Оно как будто все время описывало круги надо мной, изучая мельчайшие детали моей жизни, складывая их как фрагменты пазла в цельную картину.

— Вот он, выход. — Теперь я точно знала, что мне делать: нужно, чтобы меня заперли.

Если одна таблетка инфермитерола отключает мое сознание на три дня, то получается, у меня их достаточно, чтобы дотянуть до июня. Мне нужен только тюремщик, и тогда я смогу погрузиться в непрерывный сон, не опасаясь, что выйду из квартиры и вляпаюсь в какую-нибудь историю. Все это можно было решить. Инфермитерол будет на меня действовать. Я испытывала облегчение, почти радость. Я совершенно не злилась, когда Рива наконец пришла домой и с усилием открыла дверь ванной. Увидев меня, она взвизгнула, сурово выразила опасения по поводу моего рассудка и выпроводила из квартиры, вероятно, потому, что ее желудок был полон всякой дряни, а ей надо было его очистить.