спасло парламентский образ правления. Во Франции американская война завершила процесс финансовой гибели монархии и подготовила ее падение. Пример молодой республики, Декларация прав, ее лексикон в сочетании с мотивами молодых офицеров Рошамбо дали первым деятелям Французской революции основы их учения. То, что этому учению суждено стать во Франции совсем иным, чем оно было в Америке, — это станет понятно в 1793 году, а затем во времена Бонапарта. Но то, что в последние годы Старого режима в поисках идей и примеров для подражания французы обращались к Соединенным Штатам, — это неоспоримый факт.

2. После войны тринадцать колоний стали тринадцатью штатами, но эти штаты оставались тринадцатью разными государствами, которые завидовали друг другу, подчас враждовали и были едва связаны между собой конгрессом, не имевшим реальной власти. Многие из них более прочных связей и не желали. Но в эти годы борьбы они испытывали и более сильное влияние, нежели собственное хотение. Сражаясь с общим противником, люди тринадцати штатов обрели общие воспоминания, общую славу. Война перемешала в армии людей с Севера и Юга, с Запада и Востока, и все они научились понимать, а подчас и уважать друг друга. Она способствовала многочисленным бракам между американцами — выходцами из разных регионов, которые, не будь этой войны, никогда бы не встретились. Она показала пуританину из Бостона, что этот виргинец, приверженец англиканской церкви, — вовсе не дьявол в человеческом обличье. А главное, в силу насущной необходимости она выдвинула вперед лучших людей в Америке, да и одних из лучших в мире. Этим людям, внезапно оказавшимся без политических, военных, экономических специалистов Англии, приходилось импровизировать, на ходу всему учиться, все понимать. Необходимость стала хорошей школой для новых руководителей. В 1783 году Соединенные Штаты не были еще единым государством, но они уже создали людей, способных его основать.

3. Но было ли поистине справедливым дело, которому благоприятствовали боги? Вот вопрос, на который долгое время трудно было ответить историку, оставаясь беспристрастным, — как в Англии, так и в Америке. Английские историки считали Американскую революцию преступным мятежом; американские — одной из глав Священной истории. «Они были склонны, — пишет англичанин Поллард, — рассматривать эти времена как золотой век Америки, за которым не последовало никакого грехопадения. В лице Вашингтона человечество достигло всех возможных совершенств; избранный народ освободился от рабства и покинул Египет с десятью заповедями — Декларацией прав… В таком тоне обсуждать значение этого события невозможно. „Отцы революции“ стали „отцами церкви“; это было не выступление на судебном процессе, а проповедь нового вероучения». На самом деле современные американские историки не страдают больше таким политическим манихейством. Они согласны, что спор между Англией и Америкой не был спором добра со злом. Мятеж в колониях нельзя было оправдать по закону, если опираться на принципы революции 1688 года, провозгласившей главенство парламента, но не всеобщее избирательное право; и совсем наоборот, если взять за основу средневековое учение о добровольном налогообложении в провинциях королевства или естественное право. Между лоялистами и патриотами существовала разница во мнениях, в критериях, но только не в нравственных ценностях. Исторический престиж освободителей повстанцы 1776 года получили только благодаря победе.

4. Впрочем, эта победа могла бы им и не достаться. И правда, без поддержки Франции только они бы ее и видели. Вашингтону несколько раз казалось, что войны ему не выиграть. В этих сомнениях он проявил самое стоическое мужество, но если бы на помощь ему не пришли армии Рошамбо и флот адмирала де Грасса, он занимал бы сегодня в истории совершенно иное место. Поддержка со стороны Бурбонов подчеркивает характер этой войны: это не была ни политическая революция в духе Великой французской революции, ни экономическая, как, например, революция русская. Члены конгресса встали на защиту свобод, но только тех, которые у них всегда были. Только несколько человек, таких как Джефферсон, усматривали где-то впереди, на далеком горизонте, новую прогрессивную, гуманную политику. Остальные же, бостонские торговцы, или плантаторы Юга, или даже радикалы вроде Сэмюэла Адамса, желали только, чтобы американские граждане после войны остались такими же свободными, какими они были до Георга III. Они не думали ни о расширении избирательных прав, ни об освобождении рабов. Их мятеж был возмущением группы влиятельных граждан, которые, привыкнув — в силу удаленности, личного благосостояния, необъятности территории — к независимости, не допускали господства над собой какого-то далекого государства, ни даже ничьего господства. «Американцев можно определить как ту часть англосаксонского мира, которая инстинктивно воспротивилась принципу верховенства государства и пыталась придерживаться этого отношения, хотя ей и не всегда это удавалось, со времен „пилигримов“ и до самого последнего времени».

Джеймс Гилрей. Американская змея сжимает в кольцах британскую армию (змея была эмблемой Американской революции до появления звездно-полосатого флага). Карикатура. 1782

Америка под руководством Мудрости. Гравюра по рисунку Джона Барралета. Конец XVIII века

5. Если бы Американская революция провалилась в период Войны за независимость, она неизбежно повторилась бы позже и победила. Процветающая, богатая страна в любом случае продолжала бы привлекать эмигрантов. В приграничных районах стало бы появляться все большее число энергичных граждан, не желающих подчиняться абсентеистской власти. Рано или поздно война началась бы снова, а растущее население Америки обеспечило бы ей победу. Единственной альтернативой могла бы стать та или иная форма абсолютно независимого доминиона в составе империи. Но тогда в один прекрасный день центр тяжести этой империи оказался бы на Американском континенте. Этот выход был бы не так хорош, как то, что произошло в результате победы Вашингтона и Рошамбо. Ибо в тот день, когда пал Йорктаун, на свет родилось нечто великое. Мы говорили в начале этой книги, что на одном заповедном континенте человечество, освободившееся от предрассудков и зависимостей Старого Света, получило возможность начать новый эксперимент. Да, всё так, но переселенцы, хотели они того или нет, везли с собой множество прежних зависимостей. Их чувственные, идеологические, политические связи со старой Европой тормозили их продвижение на дерзновенном пути. Разорвав эти связи, они смогли продолжить эксперимент, пользуясь большей свободой, лучше адаптировать жизнеустройство к новой ситуации. Не будь Войны за независимость, не было бы и Америки — такой, какой мы ее знаем, — и это было бы досадно. В один прекрасный день в этой безграничной силище, освободившейся от европейских вендетт, сосредоточились надежды и упования всего мира. Без разрыва не было бы и освобождения. Правда, как говорят современные историки, тогда, в 1776 году, сама причина конфликта не имела большого значения, и если бы такие мудрецы, как Франклин и Бёрк, были услышаны, то и войны, и разделения можно было бы избежать путем реформирования империи. Но в таком случае