– Ну как, продвигается расследование? – спросил он, когда официант отошел.

Я тряхнула головой, чтобы немного сориентироваться, и коротко ответила:

– Мне не хотелось бы обсуждать эту тему. – Но потом решила немного поправиться, добавив более мягким тоном:

– Только прошу, не обижайся. Да и не думаю, что обсуждение поможет делу. Пока оно идет не очень споро.

– Прискорбно слышать, – сказал он. – Но надеюсь, все еще наладится.

Пожав плечами, я смотрела, как он закурил сигарету и захлопнул крышку зажигалки.

– Не знала, что ты куришь, – удивилась я.

– Лишь иногда, – ответил он и протянул мне пачку, но я помотала головой. Казалось, он расслабился и задумался о чем-то своем – полный искушения и благородства. Я же чувствовала себя неловкой и косноязычной, но он, похоже, ничего особенного от меня и не ждал, рассеянно болтая о всяких мелочах. Как видно, он намеренно не спешил, уверенно распоряжаясь своим временем. Его раскованное поведение невольно навело на мысль о том, в каком же напряжении протекает моя собственная жизнь, – в состоянии непрерывной суеты и нервозности, заставляющей меня даже скрипеть зубами во сне. Иногда все настолько запутывается, что я совсем забываю поесть, вспоминая об этом лишь ночью. И тогда, даже если и не голодна, я все равно с волчьей жадностью глотаю все, что подвернется под руку, как будто количество поглощенной еды может компенсировать нерегулярность питания.

В присутствии Чарли мои внутренние часы словно перевели на другое время, и они замедлили свой ход, приноравливаясь к его скорости. Осушив второй бокал вина, я подняла глаза, осознавая, что держусь как-то уж очень напряженно, точно игрушечная змейка, готовая в любой момент выпрыгнуть из коробочки.

– Ну как, немного получше? – спросил он.

– Угу.

– Отлично, тогда поедим.

Последовавшая за этим еда была одной из лучших, какую я когда-нибудь пробовала: свежайший, пышный хлеб с нежной, хрустящей корочкой, маслянистый паштет, листья бостонского салата с винегретом, песчаная камбала, жаренная в масле и обложенная сочными зелеными виноградинами. На десерт подали свежую малину со сливками. И все время, пока мы ели, лицо сидящего напротив Чарли, вызывающее легкую настороженность, за которой скрывалось что-то более весомое и пугающее, все сильнее притягивало меня к себе, по мере того как я его рассматривала.

– Как тебе удалось окончить юридический колледж? – поинтересовалась я, когда принесли кофе.

– Полагаю, случайно. Мой отец был пьяница и дебошир, настоящее дерьмо. Часто и меня поколачивал. Скорее просто как предмет мебели, случайно оказавшийся у него на пути. Матери тоже нередко доставалось.

– Не очень-то способствует самоуважению, – позволила я себе заметить.

Чарли только пожал плечами:

– В общем, это мне даже в чем-то помогло. Сделало более собранным. А также позволило осознать, что рассчитывать придется только на самого себя, – неплохой урок для десятилетнего пацана. И я позаботился о себе.

– Ты подрабатывал, когда учился в школе?

– Для меня был дорог каждый цент. Я писал за лентяев их работы, просиживал на всевозможных тестах, отвечал за них на вопросы по системе "Си-минус", так что никто ничего не заподозрил. Ты удивишься, как легко прослыть гением, ответив лишь на несколько вопросов. Конечно, у меня была и постоянная работа, но, узнав, что чуть не половина моих однокашников подались учиться на юристов, я решил и сам попробовать.

– А чем занимался твой отец в перерывах между выпивками?

– Был строителем, пока позволяло здоровье. В конце концов он умер от рака, бедняга. Но я к нему нормально относился, и он это знал. Старик долго болел, и я ухаживал за ним, – произнес он, мотнув головой. – Спустя четыре месяца умерла и мать. Сначала мне думалось, что ей станет легче после его смерти. Но оказалось, ей не хватало привычных побоев и оскорблений.

– А почему ты взялся именно за имущественные дела? По-моему, это не совсем в твоем духе. Казалось бы, тебе больше к лицу занятие криминальными делами или чем-нибудь в этом роде.

– Послушай, мой отец проматывал все, что зарабатывал. В результате я начал с абсолютного нуля. Мне понадобилось несколько лет, чтобы только расплатиться по его больничным счетам и по траханным долгам. Надо было платить и за похороны матери, благослови Господь ее душу, которая по крайней мере недолго мучилась. Поэтому сейчас я и помогаю людям перехитрить правительство, даже после их смерти. Многие из моих клиентов уже покойники, но мы с ними успели неплохо поработать, обеспечив алчным наследникам возможность получить значительно больше, чем они того заслуживают. Кроме того, если уж тебя назначили распорядителем чьего-либо имущества, то рано или поздно ты получишь приличное вознаграждение, о котором никто не узнает.

– Звучит недурно, – заметила я.

– Совсем недурно, – подтвердил он.

– Ты был когда-нибудь женат?

– Нет. У меня всегда не хватало на это времени. Я непрерывно работаю, меня только это интересует. И вовсе не прельщает перспектива предоставлять кому-то право выдвигать ко мне претензии. В обмен на что, спрашивается?

Мне оставалось только расхохотаться, потому что он в точности изложил мою позицию. В его голосе звучала откровенная ирония, а брошенный на меня взгляд был весьма плотояден и полон холодного мужского желания, словно деньги, власть и секс связаны для него воедино, как бы питая друг друга. В его натуре не было ничего открытого, доступного или непринужденного, как бы он ни хотел казаться искренним. Но я понимала, что именно эта непроницаемость и привлекала меня к нему. Любопытно, а догадывался ли он, что вызывает мой интерес?

Своих личных чувств он практически ничем не выражал.

Когда мы допили кофе, он молча сделал знак официанту и оплатил счет. Наша беседа понемногу затухла, и я не стала ее возобновлять, возвратившись в прежнее спокойное и созерцательное состояние с оттенком настороженности. Мы шли через зал ресторана почти вплотную друг к другу, но наше вежливое и обходительное поведение не могло вызывать ни у кого даже малейшего нарекания. Он придержав передо мной открытую дверь, и я вышла на улицу. Он не сделал в мою сторону ни единого жеста, не обмолвился ни единым словом, так что я даже расстроилась. Под его влиянием во мне что-то щелкнуло, но чувство мое, судя по всему, оказалось неразделенным.

Чарли подал мне руку и помог спуститься по узким ступенькам, но как только мы оказались на ровном тротуаре, он быстро отпустил мою руку. Мы подошли к моему автомобилю, он открыл дверцу, и я забралась внутрь. Каких-либо заигрывающих высказываний я избежала и была весьма рада этому обстоятельству, поскольку меня все-таки интересовали его личные намерения по отношению ко мне. Он казался очень сдержанным и таким недоступным.

По дороге в Санта-Терезу мы почти все время молчали. Я снова онемела; правда, особого неудобства при этом не ощущала, но чувствовала некоторую вялость. Когда мы уже подъезжали, он неожиданно коснулся моей руки. Мой левый бок словно пронзило слабым током. Держа левую руку на руле, правой он стал небрежно и как бы рассеянно массировать мне пальцы, даже не взглянув в мою сторону. Я старалась относиться к этому как к случайному жесту, судорожно пытаясь найти другие объяснения этим возбуждающим прикосновениям, от которых воздух между нами стал потрескивать от электрических разрядов, а во рту у меня пересохло. А что, если я ошибаюсь? Что, если брошусь на мужчину, словно собака на кость, а в результате окажется, что с его стороны это были обычные знаки дружеского внимания, а может, просто рассеянность? Ни о чем больше думать я не решалась, поскольку между нами сохранялось полное молчание и не было произнесено ни одного слова, на которое я могла бы как-то отреагировать или просто объяснить, – абсолютно никакой возможности ответных действий. От его поглаживаний у меня невольно перехватило дыхание. Создавалось ощущение, будто стеклянную палочку интенсивно трут о шелк. Краешком глаза я заметила, что он обернулся лицом ко мне. Я тоже взглянула на него.