– В этом мире жизнь человека не стоит ничего. Боги играют нашими судьбами.

Франк возразил:

– Но есть другая вера, где бог один, и он милосерден.

– К кому?

– К тем, кто в него верит.

Владимир повернулся к проповеднику всем телом, насмешливо окинул взглядом.

– Неужели достаточно всего лишь поверить и дальше жить, как пожелаешь? А если я буду жить по-прежнему? Или нужно приносить какие-то жертвы? Тогда чем твой бог отличается от наших?

– Жертвы не нужны. Достаточно жить по божьим заповедям.

– Каким?

Монах мгновенно ожил, в его глазах появился блеск, морщины на худом лице разгладились…

Слушая перечисление заповедей, данных Моисею, князь хмурился. Впрочем, он и не дослушал:

– Все это же говорят и наши волхвы. Никто не призывает быть плохим, только у всех требования к хорошим разное. Для Одина лучшая жертва – убитые враги, для Перуна кровь черного петуха, для Велеса вон ковш с зерном… Если я буду жить по заповедям твоего бога, он защитит меня от всего – от беды, от разорения, от пожара, от болезней, от засухи? От чего еще защитит – от врагов, от убийств? Но как он может защитить меня от меча того, кто в него не верит? Как он защитит тебя, если я вот прямо сейчас приставлю к твоему горлу нож?

Владимир сделал резкое движение, и острие клинка впрямь уперлось в горло франка.

– Ну?

Тот замер, беззвучно шепча молитву.

– Князь! Князь Владимир Святославич! Княгиня Болеслава сына родила! – Голос повитухи звенел радостью.

Клинок опустился, по шее франка потекла капелька крови.

Владимир, не отрываясь, смотрел в темные глаза проповедника:

– Это твой бог тебя спас?

Тот только пожал плечами, с трудом переводя дыхание:

– Пути Господни неисповедимы.

Князь только махнул рукой, но у двери обернулся:

– Никуда не уходи, поговорить хочу.

Франк закивал:

– Дождусь, князь, дождусь.

– Куда ты денешься! – усмехнулся в усы Владимир.

Он вернулся к разговору, с порога озадачив монаха заявлением:

– Цареградского императора Василия Болгаробойцу так прозвали за то, что ослепил пятнадцать тысяч болгар. Своих же – христиан. Я не спрашиваю, куда смотрел ваш бог, когда столько христиан пострадало, ответь: бог покарал византийского императора?

– Так ведь не убил, а лишь ослепил…

Франк просто не знал, что ответить.

Владимир фыркнул досадливо:

– Да им легче было бы погибнуть, чем слепыми век доживать! А родным каково? Значит, не покарал? Живет император, как жил…

Римлянин, наконец, нашелся:

– Так это же греческий император!

Князь изумленно уставился на собеседника:

– У вас что, боги разные?

– Нет, один, но по греческому обряду…

– У Одина всюду требования одни, у Перуна тоже. Вы же о равенстве пред богом твердите? А ваш император Оттон и мухи не обидел? Все заповеди соблюдал?

– Но грех отмолить можно…

Честно говоря, священник уже раскаялся, что ввязался в спор с князем, тот задавал крайне неудобные вопросы.

– Император Оттон как только нагрешит, начинает молиться? А после боя как же?

– Не он один, за него монахи молятся.

Голубые глаза прищурились:

– Он платит монахам золотом, чтобы те за него грехи отмаливали?

– Не совсем так…

– Один требует души убитых врагов, Перун воинской доблести, Велес труда, а ваш бог… золота? Потому в ваших храмах столько золота?!

Франк снова что-то мямлил, но князь уже не слушал, он прикрыл глаза, сделал выпроваживающий жест:

– Иди… Совсем уйди. Верно отец сделал, что вашу веру с запада не принял. И не смей болтать на торжище или на улицах, узнаю – по частям домой отправлю. Уйди сам и другим накажи, чтоб не появлялись.

Через несколько дней князь вдруг вызвал к себе Дедильца.

– Поедешь к Добрыне в Новгород с моим наказом.

Дедилец заданию подивился, но приказ исполнил точно.

Не менее удивился и Добрыня Никитич, кто бы не удивился, услышав этакое:

– На маленьком острове близь острова Харальда живет монах Авраам. Срочно привезти к князю. Ему сказать одно слово, мол, Владимиру про веру поговорить нужно. Иначе монах не поедет.

– Знаю я того монаха, только к чему он князю?

Дедилец руками развел:

– Не ведаю.

Он же и отправился на островок, привез, но не одного Авраама, вместе с ним был мальчонка лет десяти. Едва глянув на мальчика, Добрыня вздохнул:

– Гудрун действительно сына родила. Авраам, не вези его в Киев, отнимет. Оставь у меня.

– В Гнездово оставлю, там есть кому присмотреть до моего возвращения. Если в срок не вернусь, вернется Андрей к тебе, отправишь его на остров.

Непогода задержала монаха с мальчиком в Новгороде на три недели, провожал его уже крещеный Добрыня Никитич, а сопровождал крещеный Дедилец. Велика сила слова, произнесенного от души умным человеком.

Князь Владимир поселил Авраама в Вышгороде, приезжал на беседы, но о его сыне ни разу речь не зашла, князь не подозревал о существовании мальчика.

– Как ты монахом стал?

– Я до восемнадцати лет калечным жил – ходить не мог. А потом пришел к нам проповедник, о Христе рассказывал, новой вере учил. Я поверил, крестился, молился, и вот… Как на ноги поднялся вдруг, так и пошел, чтобы до Валаама добраться, в обители в монахи постричься.

– Зачем?

Глаза князя просто впились в изможденное лицо монаха. Тот не смутился, ответил спокойно:

– Чтобы и свои, и чужие грехи отмолить. В том числе твои, князь Владимир Святославич.

– Я тебе золото дать должен?

– Нет, мне не нужно золото.

– Но ведь монахи его берут с удовольствием? Мне священник, что с запада пришел, это подтвердил.

Монах покачал головой:

– Нет, князь, монахи не берут. Хотя и среди священников стяжателей немало. В том тоже наши грехи. И их отмаливать кто-то должен. Потому и живу в скиту.

– Почему нельзя отмолить в Киеве?

– Здесь суета, а с богом говорить душой нужно, без людской суеты вокруг.

Некоторое время Владимир сидел молча, Авраам не мешал князю думать. Наконец тот задал следующий вопрос:

– Вы все говорите, что бог един, но называете его по-разному и молитесь тоже. Магометане вон приходили, тоже все твердили про наказы, про то, что жить праведно надо…