И Русь подчинилась, точно грибы после дождя на юге росли города-крепости, населенные самым разным людом.

В Киеве князь словно вышел за пределы теремного двора, заняв город, он открыл ворота, впустив киевлян на свои пиры, и сам стал вмешиваться в жизнь города. И город ответил признательностью. Конечно, князя, с которым можно поднять кубок или запросто оказаться рядом, любят куда больше, чем надменного, разговаривающего только с лошади или запершегося в своем замке правителя.

Князь Святослав предпочитал Киеву чужбину, киевляне отвечали ему равнодушием, Ярополк Святославич старался сидеть в своем замке, отстраняясь от горожан, те вскоре после гибели и думать о нем забыли.

Владимир звал на пиры, помогал неимущим, с удовольствием рубил головы черным петухам, принося их в жертву Перуну рядом с дружиной, лил масло в огонь Дажьбогу и сыпал зерна Макоши вместе с простыми горожанами… Он не чинился, хотя и своего места не забывал, был ласков и добр настолько же, сколь и тверд и даже жесток.

Его любили, стали называть Красным Солнышком.

Владимиру необязательно знать, что это прозвище придумал и пустил в народ его дядя Добрыня.

Но в том и беда, что больше дядя ничего не смог дать, оставалось только самому верой и правдой служить тому, кого он поднял на своих плечах. Служить, не ожидая благодарности. И дело не в том, что Владимир вообще не умел быть благодарным, просто учитель и наставник не имеет права ждать, чтобы сказали спасибо. Если учит ради этого, то не научит ничему. Высшая радость для наставника – понимать, что ученик превзошел и пошел дальше. Пусть не оглядывается, это плохая примета.

Самое трудное для учителя – понять, когда ученик стал самостоятельным, когда опека превратилась в обузу, понять, чтобы вовремя уйти в тень, со стороны наблюдая за успехами ученика. Если этого не происходит, значит, плох или учитель, или ученик, или оба.

Ученик был хорош, он не просто превзошел учителя, но и научился двигаться без подсказки. Владимиру больше не был нужен Добрыня. Дядя понял это вовремя, предпочтя уйти, чем быть отодвинутым в тень рукой раздраженного князя.

К чести Владимира тот попытался отговорить:

– К чему тебе Новгород, разве в Киеве плохо?

И снова Добрыня показал, что умеет не уронить достоинства любой ситуации.

– Князь, тебе я больше не нужен, ты сам справишься. Даже мое умение договариваться и подкупать не нужно. А вот в Новгороде Вышеславу еще пригожусь хотя бы советами.

Спасительный повод отправить наставника подальше, не обижая.

– Ну, раз так…

– Он не будет тебе мешать, Вышеслав будет новгородским князем, даже если ты выберешь взамен себе киевского из других сыновей. Зато на севере будет спокойно.

– Хорошо. Ты прав, езжай.

– Но если буду нужен – позови.

И оба подумали, что лучше бы этого не случилось…

Добрыня уехал, не прощаясь и не оглядываясь. Много лет он мечтал покорить Киев, много лет мечтал отомстить. Покорил его племянник, а месть… она вышла совсем не такой, как мечтал.

Почему он попросился в Новгород, а не в Овруч, на землю своих предков?

Не хотел напоминать самому себе о несостоявшемся, к тому же Овруч слишком близко к Киеву и никогда уже не станет самостоятельным. А Новгород далеко, тот станет. Добрыня решил начать все сначала – он поможет Вышеславу стать настоящим князем, поможет завоевать независимость от Киева.

– И тогда еще посмотрим, князь Владимир, кто прав.

Эта мысль никак не вязалась с тем, что думал и делал Добрыня до сих пор, да и с тем, что будет думать и делать дальше.

Он действительно будет помогать князю Вышеславу Владимировичу до самой своей и его смерти. Они умрут в один год, есть версия, что вместе во время сватовства к надменной шведской королеве Сигрид Гордой. Одна из легенд утверждает, что Сигрид, раздосадованная сватовством двух юношей, одним из которых был князь из Гардарики, попросту сожгла их после пира, заперев все двери, чтобы не выбрались. Считается, что это младший из сыновей Рогнеды Всеволод, но этот княжич был слишком юн (двенадцать лет), чтобы свататься к шведской вдовой королеве. К тому же княжич был крещен, а королева язычница и менять веру не собиралась (она объявила войну норвежскому королю, посмевшему посвататься и потребовать от невесты креститься, вышла замуж за его соперника, вместе с мужем победила обидчика и жестоко расправилась с ним).

Скорее Сигрид Гордую сватал именно восемнадцатилетний Вышеслав, поддержанный своим честолюбивым дедом Добрыней. Оба поплатились.

Но это версия.

Добрыни рядом больше не было.

Это не помешало князю успешно ходить в походы, подминая под себя то радимичей, то ятвягов, то поляков.

Снова и снова женился, отказываясь от прошлой жены, брал следующую, жены исправно рожали сыновей и дочерей. Не все дети выживали, но и тех, кто выжил, хватало – у князя Владимира помимо Вышеслава и трех сыновей Рогнеды Изяслава, Ярослава и Всеволода были еще Рогволодовский Святополк, которого он признал своим, и еще семеро сыновей, рожденных разными женами, и девять дочерей (три из них Рогнеды).

Последняя жена, болгарка, хоть и была крещена, согласилась стать супругой языческого князя. Она много рассказывала о трагедии болгарского царя Бориса, ослепившего собственного сына из-за ослушания, о том, как крестили болгар, каково это – жить крещеным.

Болеслава умела рассказывать занятно и добродушно.

В этом мире многое меняли женщины, недаром говорят, что ночная кукушка дневную всегда перекукует. Болеслава уже тяжела, почти на сносях, потому с ней только беседы вести и можно. Ее князь никогда не унижал, как Рогнеду, никогда не пытался взять силой, хотя и не любил так, как строптивую полочанку.

Во время бесед пытался понять, почему царь Борис выбрал христианскую веру. Болеслава этого не знала, но, что могла, объясняла.

Все чаще Владимир приходил к мысли, что капище ничего не решило, Киев единым не стал. А еще, что не зря все земли вокруг от сонма богов отказываются в пользу единобожия. На западе уже все крещены, на юге тоже, хазары магометане, а их каган иудей, викинги и те крестятся один за другим.

Что в этом такого, чем такая вера отличается от их родной? Всегда ли сами славяне в Перуна да Велеса верили или было иначе?

Попробовал поговорить с волхвом, что Перуну требы приносил. Спросил, всегда ли славяне верили только в этих богов. Седой суровый старик нахмурился:

– Вижу, к чему речь ведешь, князь. Да, главным был и есть Род…

Он еще долго объяснял суть верований, Владимир слушал, пытаясь осознать, что же его тревожит.