Мой день в ночи, блесни на крыльях мрака

Белей, чем снег на ворона крыле!

Ночь кроткая, о ласковая ночь,

Ночь темноокая, дай мне Ромео!

Когда же я умру, возьми его

И раздроби на маленькие звезды:

Тогда он лик небес так озарит,

Что мир влюбиться должен будет в ночь

И перестанет поклоняться солнцу.

О, я дворец любви себе купила,

Но не вошла в него! Я продалась,

Но мной не овладели. День мне скучен,

Как ночь нетерпеливому ребенку,

Когда наутро праздника он ждет,

Чтоб наконец надеть свою обнову.

Ах, вот кормилица несет мне вести…»

Ситуация кажется исключением из правил, не так ли? Ведь у персонажа здесь слишком много времени. Ситуация кажется очевидной: Джульетта нетерпелива. Но давайте вернемся к азам. Мы уже знаем, что прилагательные абсолютно бесполезны для Ирины. То есть попытка сыграть нетерпеливую Джульетту только зажмет актрису. Что же Ирине играть? Страсть? Разочарование? Нет, эмоции, как и прилагательные, сыграть невозможно, так как они не связаны с мишенями.

Ирину раскрепостит вопрос: «Что я могу потерять или приобрести в этот конкретный момент?» Чтобы увидеть, что может потерять или приобрести Джульетта, Ирине нужно вглядеться в мишени и осознать их двойственность. Так что же Джульетта видит в первую очередь? Ирине стоит изучить конкретику текста:

«Неситесь вскачь, огнем подкованные кони,

К палатам Феба мчитесь!»

То есть Джульетта обращается к «огнем подкованным коням». Джульетта ругает коней солнца. Что хорошего могут сделать кони и что плохого? Возможно, «Вы можете поспешить и закончить работу, чтобы день закончился? Или вы так и будете тащиться как клячи и оттягивать мою встречу с Ромео?»

Джульетта мечтает о наступлении ночи, и вот в поле ее зрения как нельзя более кстати возникает образ. Первый попавшийся образ? Феб – это бог солнца, он направляет свою колесницу по небу с востока на запад, где ложится спать, вызывая таким образом наступление ночи. Джульетта хочет, чтобы день скорее закончился, и упрашивает коней поторопиться. На первый взгляд, вполне логично. Но Джульетта упоминает не только Феба, единственного законного «возницу», имеющего все права управлять конями солнца. Второй, кого она упоминает, это сын Феба Фаэтон, который без спроса взялся управлять солнечной колесницей отца – тот злосчастный рассвет земля не забудет никогда. Пойдя против воли отца, Фаэтон захотел сам править солнечной колесницей. Опыта ему не хватило, кони понесли, рухнули на землю, огненные шары выжгли на земле огромные раны. Фаэтон погиб, экологическая катастрофа испепелила леса и превратила их в навечно бесплодные пустыни. Конечно, маловероятно, что, прежде чем помянуть Фаэтона, Джульетта вспоминает все нюансы и отзвуки его мифа. Образ Фаэтона вырывается у нее как оговорка. Из-под контроля вышла не только колесница, но и образность речи Джульетты. Она случайно упоминает другого непослушного отпрыска, которого погубила поспешность в решениях.

«Почему она говорит это именно сейчас?» – этот проницательный вопрос часто бывает полезен. Почему Джульетта упоминает Фаэтона сейчас? Его бесславное случайное самоубийство подсказывает нам, что где-то в глубине души Джульетта считает предстоящую ей ночь любви с Ромео все же слишком «поспешной, необдуманной и быстрой». Возможно, Джульетта знает, что и она тоже диким галопом несется к хаосу, смерти и бесплотности. Она не хочет об этом думать. Она устала от образов и мыслей, которые не укладываются у нее в голове. Джульетта хочет это перестать видеть, перестать это знать. Джульетта хочет провести ночь с Ромео, и к черту последствия.

Джульетта, как и многие герои Шекспира, на свою беду слишком много говорит. Образ бравого Фаэтона был призван ободрить ее, но обернулся катастрофой; даже намеренно Джульетте сложно было бы вообразить нечто более угнетающее и зловещее, чем образ огненной гибели Фаэтона. Чтобы не дать своей решимости дрогнуть, Джульетта немедленно бросает Фаэтона и обращается к тетушке-ночи, этому воплощению уюта.

Ночь куда надежнее; она сдержано одевается, она абсолютно респектабельна. Ночь старше, мудрее, она не способна на разрушение и импульсивность. Ночь не способна ни на что ужасное, верно? Ночь успокоит и образумит мое воображение, правда же?

Сначала ночь вежлива и невыразительна, вполне «туманна». И вот ночь подходит поближе и оказывается весьма определенного цвета, черного. Джульетта говорит, что ночь «вся в черном». Ночь носит траур, но по кому же? Джульетта пытается загладить досадное недоразумение и прибегает к образу сияющего живого Ромео:

«Приди, о ночь, приди, о мой Ромео,

Мой день в ночи, блесни на крыльях мрака

Белей, чем снег на ворона крыле!»

Ромео распростерт на крыльях ночи как холодный снег, а не как горячая плоть. Раз Ромео бел, значит он – труп. Секс не приходит один; с ним приходит смерть и ложится в брачную постель зловещей «третьей лишней». Даже матрона-ночь претерпевает метаморфозы – теперь она хлопает крыльями в обличье ворона, предвестника горя: тот же ворон охрипнет, каркая для леди Макбет.

Может показаться, что Джульетта пытается убить время, но время мстит за себя. Время контролирует ситуацию, а не Джульетта. Сколько бы времени у Джульетты ни было, высокие ставки всегда терзают воображение. Джульетта думает, что жонглирует образами, чтобы как-то разнообразить скучные часы ожидания. Но чем больше у нее времени на размышления, тем больше она осознает всю опасность ситуации и тем слабее ее решимость. И чем слабее ее решимость, тем больше времени Джульетте нужно, чтобы укрепить свою решимость. Джульетте не хватает времени, чтобы найти подходящие образы, способные укрепить ее уверенность в себе.

Образы – это мишени: они существуют вне зависимости от нас. Все образы, от ослепительного Фаэтона до неброской ночи в траурных черных одеждах, вырываются из-под контроля. Джульетте волей-неволей приходится осмысливать двойственность образов, порожденных ее же воображением. Они на ее стороне или нет?

Джульетта вызывает образ Фаэтона, считая, что сможет его контролировать. Но этот образ не приходит один. История Фаэтона, как и все истории, двойственна. Многозначна. Образы, раз вызванные к жизни, обретают независимость, как слова, о которых мы жалеем. Как бы Джульетта ни подчеркивала свою жажду секса, любви и жизни, упоминаемые ею образы также говорят о хаосе, разрушении и смерти.

Описания ради описаний не существуют

«Ночь, добрая и строгая матрона, вся в черном, приходи и научи…»

«Добрая», «строгая», «в черном» – это все описания. Актеру полезно считать, что не существуют описания ради описаний. Описание в чистом виде не