Предвечной матери, – торжественно начал священник, – перед лицом Ее и верных Ее слуг…

Ага, значит, эти двое – свидетели. Логично. Когда церемония настолько камерная, без свидетелей не обойтись.

– …спрашиваю тебя, Винсент Оркан, не переменил ли ты намерение признать женой стоящую рядом с тобой женщину, Ингу?

– Не переменил. – Винсент легонько сжал мои пальцы.

– Готов ли ты хранить ей верность?

– Готов.

– Намерен ли ты заботиться о ней, как подобает мужу, все то время, что отведет вам Предвечная?

– Намерен, и намерение мое твердо.

Он легко погладил меня по тыльной стороне кисти, и ледяной узел, свернувшийся внутри, вдруг растаял, заискрился пузырьками, как в бокале с шампанским. Я моргнула – очертания священника вдруг расплылись. Слезы? Я в самом деле собираюсь разрыдаться от счастья? Это ведь просто обряд, просто красивый обряд и ничего больше.

– А ты, Инга, не переменила ли намерение признать мужем стоящего рядом с тобой мужчину, Винсента Оркана?

– Не переменила.

Да, «навсегда» – это слишком необратимо, но ведь и вечности не существует. И дура я буду, если упущу хоть миг из тех, что отведет нам здешняя богиня.

– Готова ли ты хранить ему верность?

Тут и думать не о чем.

– Готова.

– Намерена ли ты заботиться о нем, как подобает жене, все то время, что отведет вам Предвечная?

А как подобает жене? Мы ведь так и не успели толком обсудить ни дом, ни хозяйство, ни чего он от меня ждет. И все же…

– Намерена, и намерение мое твердо.

– Да будет так.

Священник снял с чаши ломоть хлеба, разломил его пополам и поднес к нашим лицам.

– Вкусите же хлеба, дарованного Предвечной…

Надеюсь, тут не заморачиваются тем, кто больше откусит? Не каравай, в конце концов. Брат Людвиг завернул остатки хлеба в ткань, взял с подноса чашу, подал мне.

– Дай отведать мужу, после пригуби сама.

Я протянула чашу Винсенту – он накрыл мои руки своими и так, не разжимая рук, отпил сперва сам, потом протянул мне. Аромат вина отдавал яблоками. Я подняла взгляд над краем чаши, встретилась с глазами мужа и расплылась в улыбке. Еще немного – и взлечу, как воздушный шарик, наполненный гелием. И это Винсент утверждал, что Предвечная слишком добра к нему? Это мне невесть за что свалилось такое счастье!

Я вернула чашу священнику. Тот сделал резкое движение, выплескивая вино на нас, и я едва не отскочила, лишь в последний момент сообразив, что раз тут принято поливать молодоженов, значит, так надо. Но на нас не попало ни одной капли, вылитое просто исчезло в воздухе. И так же, из воздуха, брат Людвиг извлек нашу шкатулку. Открыл.

– Возьми кольцо и надень мужу.

Кольцо Винсент выбрал гладкое, как наши обручальные. По странному совпадению, его тоже надевали на безымянный палец, и у меня задрожали руки – слишком все это было… по-настоящему. Как дома.

Голос священника развеял наваждение:

– Сядь и держи.

Сесть? Оказывается, рядом уже появилась табуретка – ее священник тоже, наверное, из воздуха достал. Он вручил мне в одну руку глиняную шкатулку, которую принес сам, в другую – шкатулку с серьгами. Винсент встал за моей спиной, положил ладони мне на плечи, погладил, успокаивая. Я, не удержавшись, легонько потерлась затылком о его живот.

– Смирно сиди, – велел брат Людвиг, доставая из глиняной шкатулки иглу.

А они их дезинфицируют вообще? Да и серьги неплохо было бы обработать. Но тут между пальцами священника сверкнуло, раздался треск, и запахло озоном. Дезинфицируют, значит.

Боли от иглы я почти не почувствовала, и серьги он вдел быстро и ловко. Забрал с подноса завернутый в ткань хлеб, протянул Винсенту.

– Отныне и все время, что отвела вам Предвечная мать, как этот хлеб, будет у вас беда одна на двоих, чтобы стала она вдвое меньше, и радость одна на двоих, чтобы преумножилась она вдвое. Ступайте, и да будет Предвечная мать к вам милостива.

Глава 28

Я так и не поняла, какой ногой переступила порог, выходя из моленной. Судя по тому, что вслед не донеслось ни возмущенных криков, ни проклятий, я все сделала правильно. Вот, значит, каково это – не чуять под собой ног от счастья.

Винсент подсадил меня в карету, забрался следом.

– Можно пересесть к тебе? – спросила я, почему-то робея. Вдруг для полноправной жены этикет еще строже, чем для… а как это вообще называется? И что бывает, если наутро пара решает, что им не стоит доводить церемонию до конца?

– Можно. – Винсент с улыбкой хлопнул по сиденью рядом с собой, и я тут же перепорхнула к нему. Собралась прислониться к его плечу, но муж остановил:

– Погоди-ка.

Провел пальцем по проколотой мочке, пульсирующей болью. Я ойкнула – под кожей неприятно засвербело – и неровно вздохнула, когда Винсент коснулся уха губами и щекотно прошептал:

– Давай вторую. – Он повторил процедуру, включая поцелуй, и добавил: – Вот и все. Вот и зажило, и больше болеть не будет.

– Спасибо. – Я лукаво улыбнулась. – Целовать ведь было необязательно?

– Как это необязательно? – деланно возмутился он. – Обязательно.

Он притянул меня за затылок, выдохнул:

– Непременно нужно целовать. Вот так… – Его губы накрыли мои, но едва я начала отвечать, он отстранился, заставив меня разочарованно вздохнуть. – Вот здесь, – Он спустился поцелуями вдоль шеи, прошелся языком, заставив меня запрокинуть голову, задыхаясь. – И здесь. – Винсент прихватил ртом вершинку груди, и я застонала, уже не особо заботясь, слышно ли нас вознице.

– … И здесь. – Его рука легла мне на низ живота, я подалась навстречу, раскрывая бедра и отчаянно жалея, что нас разделяет ткань. – Но это – дома, – мурлыкнул муж мне на ухо. – Как нормальные люди.

– Ты издеваешься? – простонала я.

Он широко улыбнулся, выпрямляясь.

– Как я могу? Просто выполняю настоятельную просьбу моей дорогой жены.

Я выругалась.

– А если я настоятельно попрошу убить себя об стену?

Он улыбнулся еще шире.

– Я же не обещал выполнять любые просьбы.

Я фыркнула и демонстративно пересела на сиденье напротив. Винсент рассмеялся. Хиханьки ему! Может, я разобиделась насмерть! Я сложила руки на груди и вздернула нос. Он хмыкнул, а потом вдруг в одно мгновение оказался рядом. Обнял – я рыпнулась и тут же обмякла, прижимаясь к его плечу. Невозможно было злиться на него по-настоящему.

– Не сердись, – прошептал он, целуя меня в макушку. – Я хочу чувствовать не только твое тело, а как ты отзываешься всем существом, и знать, что ты слышишь, как сильно я тебя жажду. Но если я сниму экран сейчас,