Музыканты рассказывали и пели об одной великой любви — встрече душ.

Жрец на берегу в бухте Голубых Сов говорил ей о том, что она будет любить трижды: первая ее любовь будет такой же бурной, как Зеленое море, вторая — твердой и истинной, словно дуб, а третья — словно яркая луна. Геликаон был ее первой любовью, потому что он был человеком с одной сандалией. Когда она спросила о других, оракул ответил, что дуб вырастет из грязи свиней, а луна появится с кровью и болью.

Ни одна из них не была Каллиопой.

«Но я любила ее, — подумала девушка. — Я знаю, что это правда».

Ее мысли изменились, и она увидела остров Теры и великий Храм Коня. Теперь там почти полдень, и жрицы готовят вино, чтобы предложить его Минотавру. Двенадцать жриц отправятся к дрожащей скале. Они будут петь и выльют вино в шипящую расщелину, пытаясь не вдыхать вредные пары, которые поднимаются из-под земли.

Горячее дыхание Минотавра.

Каллиопа, наверное, с ними. Последний раз, когда Андромаха принимала участие в этом ритуале, Каллиопа подмигнула ей, и Главная жрица упрекнула ее за это.

Девушка закрыла глаза.

— Я хотела бы, чтобы ты была здесь, — прошептала она, думая о Каллиопе.

Затем образ Каллиопы стал нечетким, и Андромаха снова представила ярко-голубые глаза Геликаона.

Для Геликаона мира, который он знал, больше не существовало. Он блуждал среди видений, в хаосе снов. Порой он лежал в широкой постели у волшебного окна, где за одну секунду ночь сменяла день. В другой раз он оказывался на палубе «Ксантоса», который плыл по Зеленому морю, или стоял на скалах Дардании, наблюдая за горящими кораблями. Вопли моряков разносились, словно крики чаек. Образы сменялись и таяли. Только боль оставалась постоянной. Хотя это было ничто по сравнению с муками, которые он испытывал, когда к нему приходило видение.

Тогда Счастливчик видел своего маленького брата Диомеда, который радостно играл на солнце. Слышал веселый смех мальчика. Затем он замечал, как начинал гореть край детской туники. Геликаон кричал, пытаясь предупредить его, но мальчик продолжал кричать, а пламя ревело вокруг него. Геликаон пытался достать его, но ноги наливались свинцом, и с каждым шагом расстояние между ними увеличивалось. Кожа Диомеда чернела, и только тогда он поворачивался к своему брату. «Помоги мне!» — кричал мальчик. Но Геликаон ничего не мог сделать, он только наблюдал за тем, как Диомед горит.

Затем он снова был на «Ксантосе» и стоял рядом со старым другом Волом. Ярко светило солнце, дул свежий ветер. Вол поворачивался к нему, и Геликаон видел струйку крови, которая, словно тонкое красное ожерелье, обвивала его горло. Счастливчик пытался дотронуться до его раны — и голова друга оказывалась у него в руках.

Он открывал глаза и видел, что снова лежит на широкой постели, а через окно проникает лунный свет. Геликаон слышал какой-то шум и видел лицо Андромахи над собой. Ее холодная рука касалась его лица.

— Вернись к нам, Геликаон, — шептала она.

Эта мольба смущала его. Откуда он должен идти и куда? Он уже везде был, плавал по Зеленому морю, ходил по Семи холмам с Одиссеем и Биасом — чернокожий моряк жаловался на комаров, которые прилетали с болота, стоял на стенах Трои и смотрел на море и заходящее солнце, мчался вместе с Гектором на аморитов. Все события его жизни повторялись снова и снова, начиная с детских страхов и самоубийства матери и кончая взрослыми трагедиями и смертями людей, которых он любил.

Теперь светило солнце, и он шел с золотоволосой Халисией во дворец. Она должна была стать его женой, и Геликаон знал, что она была счастлива. В прошлом году микенцы убили ее ребенка, а ее изнасиловали, оставив умирать. С тех пор ее жизнь была полна скорби и страха. Теперь он будет защищать ее — даже если не сможет полюбить. Счастливчик чувствовал тепло ее ладони в своей руке, ее крепкое пожатие, словно она боялась, что он может вырваться. Когда они подошли к толпе, он увидел, как вышел вперед Атталус и бросился к ним с ножом в руке. Геликаон инстинктивно попытался отвести удар, но Халисия, испугавшись, сжала его руку еще сильнее. Нож вонзился в его грудь. Освободившись от Халисии, он поднял руку. Лезвие ударило ему в подмышку. Тогда к ним побежали люди и прижали Атталуса к земле. Геликаон видел, как один из охранников ударил кинжалом в живот Атталуса, распоров его до самых легких. Он пробрался сквозь толпу людей и упал на колени рядом с убийцей.

— Почему? — спросил он умирающего.

— Я… Карпофорос, — ответил Атталус. — Это… мой святой долг.

— Ты убил моего отца!

— Да.

— Кто нанял тебя для этого?

Когда убийца прошептал имя, Геликаон закричал, и все померкло. Чья-то рука гладила его по лицу, и он снова открыл глаза. В темном окне светила луна, и он мог видеть облака в ночном небе.

— Ты должен жить, Геликаон, — сказало видение, которое выглядело как Андромаха.

— Зачем? — устало спросил он.

И теперь он снова сражался на лестнице вместе с Аргуриосом. Геликаон очень устал, а микенцы продолжали наступать, бросаясь на них. Его руки коснулась чья-то рука, и голос произнес:

— Идем со мной, Счастливчик.

— Я должен сражаться! — закричал он, вонзив меч в шею нападавшего.

— Этот бой уже выигран, — произнес кто-то голосом Аргуриоса. — Идем со мной.

Мир закружился, и Геликаон теперь стоял рядом с великим воином, глядя вниз на бой и видя, как он продолжает сражаться в брызгах крови. И он знал, что в Аргуриоса направлена стрела, знал, что она пронзит его кирасу.

— Нет! — закричал он. — Аргуриос, берегись!

— Я здесь, — ответил Аргуриос, стоящий рядом с ним. — Стрела уже вылетела. Ты видишь?

Геликаон посмотрел на него и увидел стрелу, которая торчала из его бока.

— Ты не сможешь это предотвратить, Геликаон. Мое время пришло. Пойдем со мной.

А потом загорелся осенний закат. Они стояли в саду, наблюдая, как последние лучи садящегося солнца исчезают на западе. Аргуриос теперь был одет в простую белую тунику, его лицо было бронзовым от солнца. Исчезли все следы боя, глубокие морщины, темные круги под глазами.

— Возвращайся в мир, Геликаон. Живи, — сказал он.

— Я не знаю как, — ответил Счастливчик.

— Я тоже этого не знал и понял только в последние дни моей жизни. Мы — маленькие огоньки, Геликаон, и мы светим одиноко во тьме всего одну секунду. Когда мы стремимся к богатству, славе, это бессмысленно. Народы, за которые мы сражаемся, в один прекрасный день перестанут существовать. Даже горы, на которые мы смотрим, обратятся в пыль. Мы должны стремиться к тому, что будет жить вечно.

— Все умирает, — печально заметил Геликаон.

— Не все, — возразил Аргуриос. Проблеск солнца осветил белую каменную скамейку в конце сада. Геликаон увидел, что на ней сидит женщина и смотрит на закат. Она повернулась к нему и улыбнулась. Это была Лаодика. Аргуриос пошел туда, где она сидела, и поцеловал ее. Потом он сел рядом с ней, держа ее за руку, а вокруг стало смеркаться. Геликаон почувствовал себя потерянным и одиноким. Аргуриос повернулся к нему.