Держись, Злата. Просто держись.

Почему я так верю, что они всё ещё там? Надежда. Грёбаная надежда, что у меня всё получится. Но с ней, оказывается, проще. Иначе наступит полный пиздец.

Злате не выжить, если я не потороплюсь. Чёрт, не думай об этом. Просто не думай! Она сильная, всё будет хорошо.

Господи ты боже мой, услышь меня хотя бы раз. Не ради себя же прошу. Я всегда прошу не за себя. Но Злата… может быть, хватит над ней уже издеваться? Сколько можно, а? Бог, ты слышишь? Если ты есть, просто покажи это. Хоть раз в жизни покажи.

Через пятьсот метров поверните направо.

Да знаю я, мать твою.

Вы приехали!

Радость-то какая.

Впереди ворота. Не очень высокие, на вид прочные. У меня нет желания топтаться у порога, ждать, когда впустят — это не мой метод. Я высовываю руку в открытое окно, даю условный знак ребятам в машинах и… скрежет металла о металл, грохот, острый запах чьей-то паники, крики.

Ворота снесены напрочь, я торможу, едва не протаранив дом, а в следующий момент выпрыгиваю на улицу.

Кажется, кто-то пытается меня остановить. Я вроде бы даже вижу знакомое лицо, но отталкиваю от себя того, кто решил стать у меня на пути.

— На хуй, — выплёвываю, а впереди по курсу дом.

Там Злата. Я чувствую это, каждой порой ощущаю её страх. Держись, девочка, держись. Ради себя держись. Всё почти закончилось, скоро ты будешь свободна.

Кажется, я выбиваю дверь. Или она раскрытая была? Ничего уже не соображаю — только цель впереди вижу. Только Злату чувствую, её безмолвный призыв, задушенный стон слышу. Или мерещится?

В коридоре никого, поворачиваю вправо, попадаю в другую комнату, а моя девочка стоит, растрёпанным и полуголая, с чем-то зелёным и массивным в руках.

Фокусирует на мне взгляд, жалобно всхлипывает и говорит:

— Артур, я его убила, кажется. Надо в полицию, наверное, позвонить.

— Да щас, ага. Делать нечего.

Моя сломанная девочка касается ладошкой красной щеки, дрожит, выпускает из рук ту самую зелёную штуку — пепельница, что ли? — и кутается в рваную футболку. Неловко натягивает спущенные штаны, а мне ещё сильнее хочется убивать.

У них что-то было? Он успел? Блядь, нельзя об этом думать!

Смотрю на валяющегося кулём Романова, а тот слабо шевелится. И такая радость накатывает — не сдох, сука. Значит, самое интересное ещё впереди.

У меня есть всего несколько мгновений, чтобы показать ей — она не одна. За два широких шага я оказываюсь рядом. Кутаю в свои объятия, прижимаю к себе, глажу по растрёпанные волосам. Слов во мне не осталось, но сейчас ни одно из существующих на любом языке не сможет выразить всего, что клокочет и пенится во мне. Ни единое.

Артур

Бросаю взгляд в окно, а небольшой дворик забит моими людьми. Злата уехала несколько минут назад. Её нужно было убрать отсюда, пока она ненароком не увидела то, что видеть ей совсем не нужно. Хватит, она и так искупалась по вине этого ушлёпка в такой грязи, что не всякий мужик выдержит. Но Злата… она действительно особенная. Её силой воли можно разрушать города.

Я стою напротив Романова, а тот медленно, но уверенно приходит в себя. Штаны спущены до колен, и от этого меня выворачивает наизнанку. Какая же ты гнида, Коленька. Какая падаль. На его башке кровь, в уголках губ скопилась слюна, а взгляд мутный. Он стонет, пытается встряхнуть головой, снова стонет, но упорно пытается подняться на ноги.

— Знаешь, если бы мне раньше кто-то сказал, что тебя сможет вырубить женщина, не поверил бы.

Он смотрит на меня, а глаза мутные-мутные. Но даже сквозь дурманную плёнку проступает отчётливая ненависть. Он сплёвывает на пол, касается разбитой головы и подносит окровавленные пальцы к лицу. Вглядывается внимательно, будто решить не может, в чём испачкался, хмурится, а после выдыхает короткое, но ёмкое: “Сука”.

В бок впивается пистолет, и я достаю его из кобуры. Он идеально ложится в руку, холодит кожу на ладони, приятно увесистый. Надёжный. Кручу его в руках, задумчиво смотрю на дуло. Чёрное, блестящее. Ствол безупречно смазан, заряжен на полную катушку, будто только и ждал своего часа. Но самое важное в нём то, что он ни на одну живую душу не зарегистрирован. Очень удобно.

И когда направляю его играючи на Романова, прицеливаюсь будто бы шутя, на смену ненависти приходит страх. Он, как тёплый летний ветерок, ласкает меня, бодрит знатно.

Опускаю ствол ниже, очерчиваю в воздухе круг и говорю:

— Надень штаны, погань, пока член не отстрелил.

Ты гляди, слушается. Надо же, как он за свою пипирку испугался.

— Что же ты тупой такой, а? — качаю головой и снимаю ширинку Романова с прицела. Выдыхает едва слышно. — Ни охраны тут толковой не выставил, ничего. Думал, никто тебе не понадобится? Пра-авильно, с бабой лучше без лишних свидетелей разбираться. А то вдруг бы кто узнал, что Николай Аркадьевич Романов не рыцарь в сияющем белом плаще. Кто ты там у нас? Меценат, патриот и будущий мэр?

Смеюсь, потому что это действительно забавно. Романов и мэр. Умора ведь.

— Как же ты не сдох, а? Везучий Головастик.

— Я решил тебя вперёд пропустить.

— Ты мне не сделаешь ничего! — хрипит. — Не посмеешь! За мной такие люди стоят, тебе и не снилось.

— Боюсь-боюсь.

Романов смелеет, а в глазах появляется горделивость. Он действительно ещё верит, что всё у него будет в ажуре, а все окружающие — в кулаке.

— Правильно делаешь. Тебя по стенке размажут. Это такие люди!

Заебал.

— Это случайно не главный мент города? — хлопаю себя по лбу, якобы вспоминая. — Если он, то к нему уже поехала служба собственной безопасности. Настало время узнать, каким сраным боком они прошляпили избиение твоей жены. Очень, думаю, интересная история. Главврача долбаной клиники уже трясут. Уверен, обосрался и всё вывалил. Там ещё до кучи нарушение трудового договора, плюс неучтёнка по сильному обезболу. Столько всего интересного найдут, уверен.

Коля бледнеет. Так тебе, мудак. Это только начало. Словно только у тебя ходят в знакомых "такие люди".

Я продолжаю:

— Или это мэр? — взмахиваю рукой, в которой зажат пистолет, а Коля вздрагивает, словно уже пустил ему пулю в лоб. — Ну, тот, с которым ты школу недавно открывал? Надо бы и там техническую документацию проверить. Или постой? Уже проверяют! Что-то кажется мне, что там не самые качественные стройматериалы, а всё оборудование было протащено по левым накладным с явно завышенной стоимостью. Точно, по роже твоей вижу, что я угадал.

Я не блефую, и Романов это чувствует. Его лицо бледнеет стремительно, хотя дальше некуда, а под глазами проступают тени. Дышит тяжело, надсадно, и хрипы рвутся из груди. Боится, сволочь. Слишком высоко взлетел, поверил, что стул под задницей — это вершина Олимпа. Теперь падать больно, но неизбежно.