Марина увлеклась разговором с мэтром, а потому не сразу заметила, что происходит, и только когда Данила скрылся в кухонном помещении в обнимку с барменом, заподозрила неладное. Непроницаемое выражение на лице вернувшегося к столу Хохла ее тоже не обмануло.

– Что?

– Где? – в тон ей переспросил Женька, садясь за стол.

– Не валяй дурака – что произошло?

– Обед отменяется, едем домой.

– То есть? – вскинула брови Марина, и Хохол взорвался:

– Домой, я сказал! И больше никаких кабаков, ресторанов, клубов! Понятно?! Едем, дома все обсудим!

Он схватил ее за руку и потянул из-за стола. Марина подчинилась, понимая, что устраивать разборки на глазах у обслуги заведения как-то недостойно. Уже в машине она развернулась и вцепилась в лацканы Женькиного пиджака:

– Ну? Мы одни, никто не видит – не слышит.

– Короче, Мариш... надо прекращать эту практику. Сегодня вот могла бы уже домой и не вернуться. Реваз тебе угощение прислал.

С этими словами Хохол вынул из-под полы бутылку и покрутил ее перед лицом растерянной Марины.

– Видишь? Твоя любовь к мексиканскому самогону тебя едва на тот свет не отправила, дорогая ты моя!

– В смысле?

– А вот в том смысле, что позвони-ка своему приятелю Грищуку, пусть он нам экспертизу замутит, вот тогда и узнаешь – в каком смысле! – отрезал Женька, аккуратно убирая бутылку в чехол переднего сиденья. – Ну, чего смотришь? Звони.

Коваль, все еще не понимая до конца, что происходит, набрала номер Грищука и попросила провести экспертизу содержимого бутылки.

– Да, сейчас мой охранник привезет. Если можно, мне бы не хотелось огласки...

Грищук заверил, что постарается сделать все, что от него зависит, и Марина отправила к нему Аскера. Убрав телефон, она повалилась на колени Хохла и пробормотала:

– Как думаешь – что там было?

– Если этот придурок-бармен не соврал, то мышьяк.

– Ни фига себе...

– Вот я потому и говорю: больше никаких визитов, потому что если, опять-таки, не соврал этот урод, то зарядил Реваз своими людьми уже все наши точки. Даже дома готовить буду сам.

– Меня разнесет, – жалобно проговорила Марина, поднимая голову и заглядывая в мрачное лицо Хохла.

– Не разнесет! И больше со мной не спорь.

* * *

С этого дня у Хохла вошло в привычку первую рюмку наливать бармену, и это неукоснительно соблюдалось в любом заведении. «Свои» привыкли быстро, беспрекословно открывали бутылку и опрокидывали стаканчик, и только после этого Хохол пробовал сам. Марина посмеивалась, хотя в душе была благодарна Женьке за подобную меру предосторожности. Разумеется, она не подчинилась его требованиям и не прекратила поездок в клубы, но стала заметно осторожнее. Да и от мысли привезти из деревни Егорку тоже отказалась – мало ли...

Даша звонила почти каждый день, давала трубку мальчику, и тот протяжно подвывал, изводя Марину. Но она понимала: нельзя, не надо, там, в глухой деревне, ему безопаснее и спокойнее. После одного из таких разговоров, закончившегося, как обычно, слезами, Хохол позвонил Дарье и наорал на нее, запретив впредь подзывать к телефону Егорку.

– Ну что ты за сволочь? – зло спросила Марина, вытирая глаза и глядя на любовника почти с ненавистью. – У тебя есть вообще что-то святое в этой жизни, а?

– Есть, – кивнул он. – Ты. И поэтому я сделаю все, чтобы с тобой ничего не случилось, и чтобы ты не переживала из-за ерунды.

– Эта ерунда, как ты выразился, – мой сын!

– И что? Теперь с ума сойти из-за этого? Мне он тоже сын.

– Ты не понимаешь.

– Да, куда уж мне, быдлу уголовному, до ваших-то понятий! – фыркнул Женька. – Я так, на подхвате – задницу вашу прикрыть, а все остальное – да, не для меня.

– Ты опять?! – взвилась Марина, уязвленная и взбешенная тем, что Хохол снова начинает бесконечный и утомительный разговор о браке. – Мне казалось, что мы давно все прояснили и нет смысла ворошить опять эту кучу!

Он не ответил, развернулся и вышел из кабинета, громко хлопнув дверью. Марина обхватила руками голову и задумалась. В который уже раз Женька заставил ее вернуться к неприятной и щекотливой теме. Она не собиралась за него замуж, более того – открыто говорила ему об этом, объясняя свой отказ тем, что хочет навсегда остаться женой Егора Малышева, фамилию которого носил ее сын. Она понимала и то, что этим самым в очередной раз унижает Хохла, заставляет его чувствовать себя ничем не лучше любого из ее охранников. Но привычка не изменять себе была сильнее. Хотя даже наедине со своими мыслями Марина не могла толком понять, почему с таким упорством цепляется за воспоминания о погибшем муже.

Очередная ссора с Хохлом затянулась почти на неделю. Злопамятный Евгений прохладно-вежливо разговаривал с Мариной при людях, исполнял обязанности телохранителя и всячески старался подчеркнуть этот свой статус. Стоило им остаться наедине, как он замолкал и не реагировал ни на какие слова Коваль, делал вид, что его вообще ничего не касается. Она бесилась, но мириться первой тоже не собиралась, не считая себя виновной. Кроме того, маниакальная ревность Хохла к мертвому Малышу всегда возмущала ее.

Но и находиться в постоянном молчании и вакууме тоже было невыносимо. Вечерами после ужина Хохол уходил к себе и до ночи бренчал на гитаре, даже курил там же, в комнате, чтобы вообще никак не сталкиваться с Мариной. Не выдержав однажды, она пришла к нему сама.

В комнате горел только небольшой светильник, Хохол развалился с гитарой, опираясь на высокую спинку кровати, перебирал струны и думал о чем-то. Марина вошла и остановилась в дверях, но Женька даже не посмотрел в ее сторону, продолжал свое занятие. Его татуированные руки держали инструмент привычно, пальцы пробегали по струнам, извлекая звуки, и Коваль невольно заслушалась, забыв, зачем вообще пришла. Мелодия была знакомой, она сразу вспомнила и название песни, и имя шансонье, ее исполнявшего. Хохол меж тем заметил ее присутствие и буднично предложил, как будто и не было этой молчаливой недели:

– Ну, присаживайся, чего стоишь-то? В ногах, сама знаешь, правды нет.

– А ее вообще нигде нет, – машинально садясь на кровать, проговорила Марина, стараясь не потерять возникшего вдруг ощущения сладкой грусти.

– Нигде? Ну, не знаю, может, ты и права.

Женька взял еще один аккорд, потом резко оборвал его, хлопнув по струнам ладонью.

– Сыграй еще, – попросила Марина, но он покачал головой:

– Нет, не сыграю. Устал я пуделем твоим быть, Наковальня.

Она от неожиданности дернулась: никогда Хохол не позволял себе звать ее этой кличкой, вообще не произносил в ее присутствии.

– Как ты меня назвал?