— Ха! Я давно заприметила, что эти длиннополые только прикидываются ягнятами смиренными. Что, на Малфриду им поглядеть любо? Так я прикажу ей явиться, пусть увидят и успокоятся.

Свенельд ответил не сразу. Когда заговорил, в голосе его звучала неуверенность:

— Стоит ли ромеям нашу Малфриду показывать? Хотя, может, и придется. Вон тот же Никифор дал понять, что, пока наша чародейка не посетит храмы, пока не убедятся, что зла от нее нет, тебя вряд ли допустят ко двору базилевса.

— Как не допустят?

Ольга опешила. Выходит, сама она тут никто, и что приехала договор продлевать, тоже никого не взволновало, а про чародейку уже вызнали и условия свои выставляют! Впору обозлиться, ну да делать нечего. Знала ведь, что ромеи только себя уважают, а остальные будто и живут для того, чтобы с Византией считаться. Однако считаться все же придется. Ольге важен договор, а значит, нужно уступить.

— Завтра же Малфриде быть тут! — воскликнула княгиня. И поглядела выразительно на Свенельда. Пусть даст понять ведьме, что это приказ.

Он и впрямь привел чародейку на другой день. Ольга как раз прихорашивалась перед зеркалом. Священник Григорий уговорил все же княгиню посетить сегодня Влахернскую церковь Богородицы, а спутницы уже поведали ей, что в церкви ромейки ходят нарядные и прикрашенные. Вот Ольга и не хотела предстать среди них какой-то замухрышкой: старательно уложила косы на голове, как в Византии носили знатные патрикии, вдела в уши мерцающие узорами ажурные серьги, велела нарумянить себя, брови подсурьмила. Глядела на себя с удовольствием, пока не заметила в отражении чародейку. И резко оглянулась.

— Да ты хвораешь никак?

Малфрида и впрямь выглядела неважно. Тусклые глаза, под которыми залегли тени, сама исхудавшая, будто истаявшая, стоит, понуро опустив голову. Но, в отличие от уже давно вырядившихся в византийские наряды боярышень и княгинь Ольги, Малфрида была одета, как на Руси ходят: рубаха с вышивкой на рукавах, понева запашная клетчатая, из-под короткого подола видны поршни с оплетающими голень ремешками. Волосы ее выглядели неухоженно, заплетены кое-как, надо лбом кудрявыми прядями на глаза спадают.

— Я в церковь с тобой не пойду, княгиня, — молвила негромко.

Кому бы иному Ольга приказывала, но знала, что с Малфридой так нельзя. Вот и уговаривала. Мол, она и сама не так уж рвется в эти храмы христианские, да только все там побывали и все в один голос твердят, что красиво там, что как ни хороши церкви снаружи, но главные их богатства и украшения внутри расположены. А про храм Влахернский вообще всякое сказывают. Дескать, хранится там дивный лик Матери Господа, который всякому в душу заглядывает, а еще там покрывало ее берегут, выносят в самых редких случаях, и все христиане молятся и прикладываются к нему благоговейно. Говорят, что это покрывало не единожды охраняло Царьград от всяких бедствий. Даже когда из Киева Аскольд с Диром пришли набегом, ромейский патриарх вынес на берег моря покрывало Богородицы и буря тогда великая случилась: корабли русов были разбросаны и стали тонуть, а выплывавших славян ромеи захватывали в полон. Вроде и самого Аскольда поймали, как рыбу, неводом, хотя потом, когда он принял крещение, отпустили с миром.

— Я креститься не буду, — глядя исподлобья, отозвалась Малфрида.

— Да кто тебя заставляет? Просто пойдешь в моей свите, посмотрим с тобой на эти дива. Я сама хочу глянуть да понять, отчего эта святыня великая ничего не совершила, когда Олег под Царьград явился с воинством. Может, придумывают все хитрые ромеи? Вот ты и поможешь мне разобраться, что там и как. Может, и впрямь это сила великая, а может, кощуны просто рассказывают.

Влахернский храм находился не так уж далеко от предместья Святого Мамы, по сути за стеной, куда вели мощные Влахернские ворота. Ну а до самой церкви было уже рукой подать. Во дворе перед храмом было чисто, плиты перед входом выметены, немного в стороне журчал аккуратно обложенный камнем источник. Священник Григорий задержался подле него, даже склонился, будто выражая почтение чудодейственной воде, которую почитали слезами Божьей Матери.

Приближаясь к вратам храма, русы услышали долетавшее изнутри мелодичное многоголосое пение. Снаружи казалось, что в церкви темно, только бесчисленные огоньки свечей плыли во мраке звездочками. Но когда вошли под украшенный барельефом высокий свод, поняли, что в храме достаточно светло. Солнечные лучи проникали сюда в высокие округлые окна, и был виден плывущий на свету голубоватый дымок ладана, отовсюду веяло ароматами, можно было различить негромкое бормотание молящихся прихожан. В почитаемом Влахернском храме их было довольно много, но Григорий стал увлекать княгиню к алтарной преграде, на которой в мерцании лампад висели в богатом обрамлении иконы.

Ольге сначала хотелось оглядеться, окинуть взором дивную роспись на стенах, мощные полукруглые своды, посмотреть на прихожан, понять, насколько они веруют, больше ли в их лицах благоговения, чем у ее соотечественников, когда те наблюдают за священнодействиями волхвов у капища, но Григорий уже шептал ей восхищенно:

— Посмотри, да посмотри же на Нее, Ольга. Это и есть Богоматерь Никопея, что значит победоносная. Такие иконы считаются тут палладиями, то есть защитницами. И вот она перед тобой!

Ольга подняла глаза. Лик на иконе показался ей слишком темным, черт не разглядеть, но можно понять, что это укутанная в плат женщина-мать, нежно удерживающая на руке ребенка — Иисуса Христа. Золотистый отсвет окружал ее голову, лицо казалось спокойным, а вся она — ушедшей в ощущение своего материнства. Ольга ее понимала. Что небесной женщине все эти толпившиеся и молившиеся тут прихожане, если она со своим дитятей? Ольга помнила, как сама забывала обо всем, когда держала маленького Святослава на руках. Но княгине так мало было отведено времени на нежности с младенцем! Может, и Божья Матерь тоже должна думать не только о ребенке, но и о людях? Может, она и впрямь слышит все, понимает, о чем ее молят? И так же печется о них, как и княгиня о своих подданных, так же вникает в их чаяния. И, подумав об этом, княгиня Руси невольно прониклась симпатией к этому темному лику, за которым угадывалась женщина-покровительница.

Хор пел:

— Пресвятую, Пречистую, Преблагословенную Владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию со всеми святыми помянувше, сами себя и друг друга и весь живот наш Христу Богу предадим!

Песнопения в церкви были протяжными и мелодичными. Пели не только мужчины, но и женщины, голоса их сливались и множились, звуки расходились под куполом, будто взлетая и опять опускаясь. И это было так красиво… Пока их пение не прервал чей-то взволнованный возглас. Потом раздались и иные крики, толпа всколыхнулась. И все отчетливее стало раздаваться глухое долгое рычание.

Ольга оглянулась, увидела, как заметались прихожане, и, когда толпа потеснилась, поняла, что так взволновало всех.

Малфрида стояла, как-то странно сгорбившись, опустив голову; она водила в воздухе руками с растопыренными пальцами и глухо рычала. Причем этот рык был неожиданно громким, нарастающим, переходившим в крики и стоны. Затем она стала извиваться, как будто мучилась от какой-то боли, и рухнула, покатилась по полу, все так же рыча, глубоко и страшно, с подвыванием. Вопли ее становились громче, перекрывали ропот изумленной, напуганной толпы.