Я потираю виски.

— У меня от тебя болит голова, — бормочу я, уткнувшись в его теплую, твердую грудь.

— Ну, тогда мы в расчете, потому что у меня болит кое-что еще.

Толкаю его, на моих губах появляется легкая улыбка.

— Значит, ты так сильно меня ненавидишь, да? — игриво спрашиваю я, когда мы возвращаемся ко всем.

— Да. Я не буду лгать об этом, но это только потому, что у меня есть вопросы, на которые нет ответов, подозрения и множество фактов, которые находятся передо мной. Но так уж получилось… ты заставляешь мой член твердеть.

— Хммм, — бормочу я, как только мы выходим на песчаную площадку. — А еще мужчины говорят, что девушки сложные? Вот это, Бишоп Винсент Хейс, было отчаянное предупреждение! — я издеваюсь над ним, открыв рот.

Бишоп останавливается, хмуро смотрит на меня, скривив губы.

— Что ты сказала? — Затем бросается на меня, хватает за бедра в стиле пожарного и перекидывает меня через плечо. Я громко кричу, ударяя его рукой по заднице, пока все хихикают на заднем плане.

— Бишоп! — кричу я ему, когда он подбрасывает меня в воздух. Плыву в воздухе, когда моя спина и задница ударяются о жесткую воду с громким всплеском, и маленькие укусы покрывают мою задницу.

Тридцать минут. Именно столько времени я провела с Бишопом. И он нанес мне синяков больше, чем я могу видеть.

— ТАК МЫ ПРОСТО проигнорируем тот факт, что ты и Бишоп Винсент, бл*дь, Хейз, очевидно, трахаетесь? — заявляет Татум, натягивая обрезанные шорты.

Я надеваю свои маленькие черные шорты, застегиваю их, а затем накидываю свободную белую рубашку-бойфренд, заправляя одну сторону.

— Я имею в виду, не знаю. Мы просто спим вместе, но ты не можешь ничего сказать. И когда все это взорвется у меня на глазах, тебе все равно нельзя будет ничего говорить! — Пристально смотрю на Татум и Тилли.

— Я ничего не говорила. — Татум качает головой, на ее губах играет легкая улыбка. Но затем она исчезает. — Но, пожалуйста, будь осторожна. Они опасны, Мэди.

— Я знаю, как позаботиться о себе, — заверяю я ее с улыбкой. Глядя на Тилли, киваю головой. — Что у тебя с Нейтом?

Она замирает, натягивая джинсы-бойфренды.

— Ничего.

Я сужаю глаза.

— Чушь.

Она выдыхает.

— Я не знаю. Прошлой ночью мы спали вместе. — Она нервно смотрит на Татум.

Татум останавливает то, что она делает, глядя на меня и Тилли.

— Что? О, пожалуйста. Как будто мне не все равно. Я была серьезна, когда сказала, что использовала его так же, как он использовал меня. Желаю тебе всего самого сексуального в мире, обещаю.

— Хорошо, — говорит Тилли с облегчением. — Но он... я не знаю. Сбивает с толку.

— Да ну, это же Нейт. Он мудак, — усмехается Татум.

— Нет, дело не в этом, — бормочет Тилли. — То есть, он, конечно, мудак и все такое, но для меня — не совсем.

— Хм, — я смотрю вдаль. — Интересно.

Тилли смеется, завязывая свои пастельно-розовые волосы в высокий хвост.

— Это ерунда.

Я наклоняюсь, достаю бутылку Grey Goose (прим. Grey Goose (Серый гусь) - Бренд французской водки премиум класса), а затем бросаю красные стаканчики в центр.

— Это было не совсем то, что я имела в виду, когда говорила, что мы все должны пойти в поход. — Закатываю глаза. — Это не тот поход, которым я обычно занимаюсь.

— Мы это знаем, — ухмыляется Татум. — Тебе следовало взять с собой оружие!

На моем лице появляется выражение ужаса.

— Что? Ни за что. Это не... нет. Это идет вразрез со всем, чему учил меня отец в детстве.

— Ну, может быть, мы могли бы как-нибудь пойти все вместе. Я никогда не стреляла из пистолета. — Тилли смотрит вдаль.

— Это хорошая идея! — указываю я, расширив глаза на Татум.

— Что? — Татум притворяется невинной. — Просто говорю... Может быть, ты могла бы застрелить Бишопа, и люди подумали бы, что это был несчастный случай. — Мы все начинаем смеяться. Схватившись за живот, я вытираю слезы со щек.

— Знаешь, — говорю я, наливая водку и открывая апельсиновый сок. — Когда я начала учиться в Риверсайд, то понятия не имела, чего ожидать. Все мои другие школы? Это было сложно.

— Как же так? Ты, наверное, самая крутая цыпочка, которую я когда-либо встречала, — говорит Тилли, а затем смотрит на Татум. — Без обид.

Татум сжимает свое сердце в притворной боли, а затем хихикает.

— Потому что я просто... не вписывалась. Девушки просто ненавидели меня. — Я качаю головой. — В любом случае, единственная школа, в которую я вроде как вписалась — но почему-то все еще не вписывалась, — была в Миннесоте. И это только потому, что я встречалась с защитником, — смеюсь. — Он был популярен, и все ненавидели, что я была девушкой, которую он выбрал, но они не говорили об этом, — делаю глоток своего напитка. — По крайней мере, пока мы не расстались.

— Ну, если тебя это утешит, — бормочет Татум, опрокидывая свой бокал, — никто не любил меня так сильно, как вы двое. Но… Мне они тоже никогда не нравились, так что все сложилось хорошо.

Я улыбаюсь, поднимая свой бокал.

— За нас! — Мы чокаемся, а затем глотаем наши напитки.

Татум ложится.

— Разве мы не ведем себя необщительно, не выпивая со всеми остальными?

Я опираюсь на локти.

— Возможно, но нам никто из них не нравился до того, как мы приехали сюда, так что какая разница?

— Тук-тук!

— Не входите. Мы голые! — Татум театрально смеется.

Молния расстегивается, и Картер с ухмылкой заходит внутрь.

— О, я разочарован. — Он опускается рядом со мной. — Почему вы, девочки, прячетесь здесь?

Я хихикаю, наклоняюсь и наливаю еще водки и апельсинового сока в свой стакан.

— Потому что мы можем.

— О, я вижу, — Картер ухмыляется. — Мое пиво недостаточно хорошо для тебя?

Я смотрю на него, замечая, что там, где у Бишопа темно-зеленые глаза с дымкой, у Картера яркие и живые. Там, где у Бишопа нижняя губа слегка надута, у Картера она в лучшем случае средняя. Если у Бишопа кожа мягкая, загорелая и блестит на солнце, то у Картера она бледная, но на щеках есть легкий румянец, который, несомненно, восхитителен. У Картера также есть одна ямочка на подбородке, которую я тоже считаю очаровательной. Снова смотрю ему в глаза и вижу, что он смотрит на меня с самодовольной ухмылкой.

— Нравится то, что ты видишь?

Краем глаза я вижу, как Татум поворачивает к нам голову. Я делаю глоток.