В сейфе несколько папок. Вот и папка с нужными мне документами. Пролистываю ее и вдруг из нее выпадает конверт. Помятый, с пятнами. Заклеенный.

Любопытство распирает меня и я аккуратно вскрываю его.

В нем несколько листов. Сразу же узнаю почерк Лейлы.

Глаза сами хватаются за текст. Не в силах остановиться быстро читаю прыгающие перед глазами строчки.

И чем дальше читаю, тем холоднее становятся мои руки, а сердце все чаще замирает.

Нахожу ответы на многие вопросы. Но от этого не становится легче или спокойнее. Наоборот, чувство тревоги накрывает меня.

И я понимаю, что… ничего не понимаю.

Что делать дальше? Как с этим жить? Как мне поступить?

Понимаю лишь одно — слишком многое теперь зависит от меня.

— Почему ты сразу не сказал мне, Дамир?

По тону ощущаю некоторую обиду и злость в словах своего адвоката Никиты.*

— О чем? — спрашиваю, не понимая, что он имеет в виду.

— Я был сегодня у следователя, — говорит Никита. — Девчонка дала показания.

Теперь понятно. Милана решила сделать мне одолжение. Наверняка, с расчетом на то, что я отстану от нее и ее семейки. Буду чувствовать благодарность за ее благородный поступок. А мне этого не надо.

— Я пообщался с ней, — продолжает Никита. — Почему ты не рассказал, как все было на самом деле? Если бы не она…

— Мне от нее ничего не надо!

Никита удивленно смотрит на меня.

— Прости, но это глупо, — говорит, наконец, перебирая бумаги, — тебя могут посадить на пять лет. А учитывая твое прошлое, смягчения приговора ждать не приходится. Я говорю тебе сейчас как твой адвокат.

— Меня этим не напугаешь. Я там уже был.

— Хочешь повторить? Что за детский сад, Дамир? Благодаря девочке отделаешься условкой. Я постараюсь.

Молча смотрю в стену.

— Ладно, — говорит Никита. — Не знаю, чего уж там у вас произошло. Но девочка хорошая. Я бы сам такую защитил.

Он усмехается и подмигивает мне.

Стискиваю зубы. И понимаю, что меня больше злят не слова Никиты, а то, что мне они не нравятся. Очень не нравятся.

Похоже, это легко читается в моем взгляде, потому что Никита поднимает обе руки и, улыбаясь, говорит:

— Все-все, успокойся. Молчу.

Мы прощаемся и уже в дверях он оборачивается и спрашивает:

— Я сегодня увижусь с Миланой. Передать ей что от тебя?

Опять бросаю на него жесткий взгляд. Он ухмыляется уголком губ и уходит.

Меня отводят в камеру.

Лёжа на холодной скрипучей кровати, я размышляю о том, почему Милана сделала это.

Я не хочу быть должным ей или ее семье.

Я спас ее из пожара. Она спасла меня от тюрьмы. Получается, мы квиты? Черта с два!

Между двумя этими поступками большая разница. Я сделал это, потому что хотел спасти ее. Не хотел ее смерти. Сука. Боялся, что она умрет. Хотя не должен. Но с этим я разберусь позже.

А она. Она дала показания, чтобы сделать меня зависимым. Чтобы я чувствовал благодарность и вину за свои поступки. Не дождется.

Дала показания? Хорошо. Но это ничего не меняет.

Через несколько дней меня выпускают. Суд должен состояться через неделю, но, по мнению следователя, я не представляю опасности для общества.

В зале суда сижу не в клетке, а за столом, рядом с Никитой. Зал почти пуст.

Судья начинает заседание. Оглашаются показания. Я не вслушиваюсь. Для этого есть Никита.

— Пригласите Кострову Милану Владиславовну, — произносит судья, вырывая меня из потока бессвязных мыслей.

Стараюсь не подавать вида, но чувствую, что натягиваюсь как струна. От ожидания. Злюсь на себя за это. Но ничего не могу поделать.

В зал входит она. Я не видел ее с той самой встречи в коридоре.

Милана не смотрит на меня. Ровным голосом отвечает на вопросы судьи. А я опять все пропускаю мимо. Потому что вся моя концентрация сейчас только в глазах.

Глядя на Милану, ненавижу себя ещё больше. За слабость перед девчонкой. За желание схватить ее за волосы, сжать пальцами гордо поднятый подбородок, развернуть и одним толчком войти в нее.

Был ли в ней кто-то за это время? Всего один вопрос, а я готов рычать. Даже не получив ответа. Рычать от одной мысли, что чей-то хуй терзал ее. Что чьи-то руки сжимали груди.

Нет, сука. Так не должно быть! Потому что…

— Гражданин Сатоев, — как будто ото сна будит меня голос судьи, — подтверждаете показания гражданки Костровой?

Да я ничего и не слышал. Встаю, чтобы ответить, а сам смотрю на Никиту. Он едва заметно кивает.

— Подтверждаю, — отвечаю уверенно.

Опять смотрю на Милану сбоку. Но она даже не шелохнется. Стерва. Уверен, что чувствует мой взгляд. Поправляет волосы за ушко, прикусывает губу. Но не поворачивается в мою сторону.

Судья отпускает ее и она, так и не взглянув на меня, садится в самом дальнем углу. Взгляд опускает в пол.

Мне дают условный срок. Судья завершает заседание. Никита поздравляет меня, а я ищу глазами Милану. Но ее уже нет.

Сбежала. Сучка. Так и не поняла, что от меня не сбежишь, если мне это надо. А мне надо?

После суда мне кажется, что наша жизнь входит в прежнее русло. Я даже перестаю оглядываться по сторонам, боясь наткнуться на жесткий взгляд холодных глаз.

Прочитав письмо Лейлы, у меня не осталось сомнений относительно того, как поступить. Я получила ответы на многие вопросы. Но одновременно на смену им пришли другие…

Я попыталась взглянуть на произошедшее и на Дамира с другой стороны. Мне показалось, что я поняла его поступки. Нет, не приняла их, но попыталась понять.

По сути, он очень несчастный человек. Со сломанной судьбой. Преданный когда-то и так и не сумевший простить.

Нет, я не оправдываю его. Но кажется понимаю причину.

Что я чувствую? Мне сложно определить это. Я все ещё боюсь этого человека, но память предательски перекрывает все плохое, что он совершил. Перекрывает воспоминаниями о том, что именно он спас меня. Сначала спас мою честь, а потом и жизнь. Как такое может быть?

Если он так ненавидит меня, то почему не дал мне умереть? Зачем спас?

Почему не рассказал следователю обо мне? Ведь если бы я сама не пошла давать показания, то Дамира посадили бы. Почему он решил не говорить обо мне?

Похоже, эти вопросы так и останутся без ответов. Пусть.