Что же происходит, а, Господи? Павел испуганно смотрел на прекрасную незнакомку в старо-испанском стиле. Только когда она подошла чуть ближе, к Савельеву вновь вернулся дар речи.

— А вы ничего не перепутали? — спросил он. Дурацкий вопрос! Как же он злился на себя, господи, как же злился! Длинные волнистые волосы незнакомки мерцали в тусклом свете. Какой красивый цвет у этих волос. К ним так и хочется прикоснуться губами…

— В той комнате лежит принц Мин-Ра, — прошептал Павел. Так же глупо, как и предыдущий вопрос! Он чувствовал себя беспомощным дурачком-кроликом под парализующим взглядом кобры.

— Я знаю, — прошептала незнакомка в ответ.

— Сын Солнца…

— Да. А я и есть Солнце.

«Чокнутая, — с грустью подумал Савельев. — Самая обыкновенная сумасшедшая баба. Такая красивая и… такая безумная. И откуда она только заявилась? И почему бегает по больнице без каких-либо препятствий? Может, Домбоно снял охрану?»

— Почему вы с другом все время гоните меня? — внезапно спросила женщина. В ее бархатном голосе зазвенели металлические нотки, и Савельева словно обожгло. — Я просто хочу быть человеком, хотя бы раз в жизни я хочу побыть человеком. Я же имею на это право…

И тут Савельев вновь лишился дара речи. Напрочь. Он стоял, хватая ртом воздух, как выброшенная волной на берег рыба.

— Богиня… — прошептал он. Ему казалось, что слова обжигают гортань, полыхают на губах светло и ярко.

Она поправила волосы.

— Меня зовут Сикиника. Какая богиня? Посмотри на меня! Ну, что такого божественного во мне?

— Все! — выдохнул Савельев. — Все!

— На мне сейчас нет ни золота, ни алмазной пудры. Я — человек… я — женщина. И я пришла к твоему другу! Его невеста сказала, что я всего лишь маска! Статуя! Морщинистая ведьма, спрятавшаяся под золотом! Вот я и пришла к нему, пусть посмотрит, похожа ли я на старую ведьму! — выкрикнула царица Мерое. И из глаз брызнули слезы. — Я хочу знать, что я тоже человек! Хотя бы раз в жизни я не хочу, слышишь, не хочу быть богиней! Я не хочу, не хочу!

И с плачем бросилась к дверям. Павел схватил царицу за плечи.

— Не ходи туда, о, царица, — глухо попросил он и осторожно повел прочь.

…В садике на крыше царского дворца — этой святая святых Сикиники, Савельев усадил Сикинику на стул. Она была послушна. Ожившая тряпичная кукла. Слезы молча катятся по щекам.

— Царица, — прошептал Павел, нежно касаясь ее плеча. Женщина вздрогнула.

— Не смей жалеть меня! Мне жалости не нужно!

— Это последнее, что я сейчас чувствую, милая моя, — честно признался Савельев.

— Значит, ты… ты боишься меня?

— Очень может быть, — Савельев ласково погладил ее по голове. — Но не тебя. Тебя я как раз очень хорошо понимаю, царица. Ты теряла, я тоже не так давно потерял дорогого мне человека. Но твоя любовь к Алексею была бы слишком жестокой игрой, Сикиника, — прошептал он.

Она вновь упрямо мотнула головой, словно маленький капризный ребенок.

— Но не для меня! Я хочу знать, что живу…

— А потом? Что будет потом? Ты же знаешь, он не останется здесь, в Мерое. Роль бога ему не светит, даже если он и хотел бы доконать этого чертового Домбоно. Леха — из другого мира, Сикиника.

— Что потом? — ее прекрасное личико просияло, глаза блеснули неподдельным счастьем. — А потом я рожу ему ребенка…

— И все начнется сначала! Представляешь, с какой грязью смешают твое имя? До сих пор ты была женщиной, наделенной удивительной властью и загадочными, магическими силами. Но теперь…

— Теперь я только женщина. И я все равно пойду к твоему другу!

«Господи, я тут точно с ними со всеми скоро с ума сойду, — мелькнула в голове Павла дурацкая, беспомощная мыслишка. — А впрочем, уже сошел».

— Не ходи туда, царица, — устало попросил Павел. — Иначе состоится еще одно ужасное жертвоприношение и чье-то сердце будет брошено на алтарь вашего жадного бога. Не ходи…

— Но я обязательно хочу все рассказать ему! — упрямо топнула ногой Сикиника.

— Лучше расскажи мне…

И богиня Мерое, сама не понимая, зачем и почему повинуется голосу этого незнакомца, начала свой рассказ…

…— Мой Мин-Осирис был очень похож на твоего друга, — прошептала Сикиника, неотрывно глядя на Павла и не видя его при этом.

Перед взором царицы-богини открывались совсем другие сцены.

…Когда Сикиника встретила Мин-Осириса, по мероитским меркам ей было девятнадцать зим. Это была удивительная девушка, ставшая в древнем городе чудес величайшим чудом. Ее отец царь Рамфис умер полгода назад; о матери Сикиника ничего не знала, а от Домбоно, уже в те времена бывшего верховным жрецом Мерое, правдивого ответа было не добиться. Сикиника взошла на трон, именно ее, а не брата Раненсета, провозгласили царицей-богиней, она жила под маской из золотой пудры и алмазных теней на лице, воспитанная Домбоно скорее как ожившая статуя, а не человек, не ведавшая ничего, кроме своей божественности.

И тут появился Мин-Осирис. Они лишь взглянули с Сикиникой друг на друга и уже не смогли отвести глаз. Сквозь завесу длинных ресниц Сикиника созерцала благородный облик юноши, его гладкую бронзовую кожу. На его широких плечах покоилось драгоценное ожерелье с медальоном, покрытым многоцветной эмалью. Мин-Осирис осторожно подошел к девушке:

— Богиня, твоя красота сияет ярче солнца в зените, сильнее луны и звезд в синеве ночного летнего неба, — и он протянул пораженной Сикинике золотую сандалию, унесенную когда-то орлом. — Эта туфелька — знак…

«Ешкин кот, экая Золушка по-мероитски…» — пронеслось в голове у внимательно слушавшего рассказ царицы Савельева.

… Их свадебное торжество сопровождалось всеобщим народным ликованием, но молодожены его даже не заметили, так им хотелось скрыться от всего мира и видеть лишь друг друга.

Но едва только погасли праздничные костры, завяли венки и были сброшены роскошные одежды, темные тучи начали сгущаться на горизонте Мерое. Наибольшую угрозу представляли Тааб-Горус, воспитатель ее неуравновешенного братца Раненсета, и недорвавшийся до власти принц.

Уже появился на свет Мин-Ра, получивший традиционное звание «сына Солнца», уже прошло десять зим с его рождения, когда Сикиника стала свидетельницей страшного разговора…

По огромной зале с золотыми колоннами прогуливались Тааб и Раненсет. Мужчины подошли к большой бронзовой двери, за которой притаилась в тот момент Сикиника. Она была страшно недовольна и совершенно не хотела появляться перед братом, не внушавшим ей никаких симпатий.

— Я не могу больше ждать, — пожаловался Раненсет своему наставнику.

Тааб-Горус укоризненно покачал головой.