— Мне кажется, что время еще не пришло, Раненсет. Народ расстроится, если погибнет твоя сестра или кто-нибудь из ее семьи.

— Народ! Народ! Достаточно того, что кто-то думает за этот самый народ, — с нескрываемым сарказмом отозвался принц. — Народ — это животное, и если ты знаешь, как с ним обходиться, погонять его можно куда угодно. А Сикиника и ее муж думают только о любви. Чем же не время-то?

— Любовь может иссякнуть, — задумчиво отозвался Тааб. — Может, просто достаточно отдалить от твоей сестры супруга? Устранить его?

Глаза Раненсета опасно сверкнули.

— Моя царственная маленькая сестричка слишком прекрасна, — промолвил он. — Когда Мин-Осирис будет мертв, ей придется избрать нового супруга. Какая царица захочет прожить всю жизнь в одиночестве?

Тааб молчал. Замысел воспитанника был ему ясен: он собирался избавиться от Мин-Осириса, а затем в полном соответствии с заветом черных фараонов взять в жены сестру-царицу и завоевать престол.

— Ты прав, — наконец произнес старик. — Но к чему такая спешка? Дай ей время пресытиться своим любимчиком.

— Хватит того, что подрастает наследник! Нет, Тааб, надо сделать все прямо сейчас, без промедления! Могу ли я рассчитывать на тебя?

Тааб-Горус молчал. А затем темные губы разомкнулись, и старик произнес:

— Мин-Осирис часто охотится и даже берет на охоту маленького сына, о, Раненсет.

Не сказав больше ни слова, Раненсет слегка поклонился своему наставнику и скрылся за колоннами. С усмешкой прислушивался Тааб к шороху его сандалий, раздававшемуся в темноте.

С тех пор Сикиника чувствовала себя неспокойно. А вот Мин-Осирис был весел и доволен жизнью. Как же! Ведь он опять собирался на охоту!

— Я бы хотела, чтобы ты не ехал на охоту сегодня, возлюбленный мой, — взмолилась царица-богиня. — Останься со мной…

Мин-Осирис рассмеялся и заключил царицу в объятия.

— Не тревожься, моя нежная лань, со мной ничего не случится. Я и Мин-Ра возьму с собой: нечего воспитывать из него боязливое дитя.

— Я боюсь за вас! — выкрикнула Сикиника. Нежно, но настойчиво высвободился Мин-Осирис из ее объятий. В дверях возникла внушительная фигура Домбоно.

— Я поеду с мальчиком, богиня, — спокойно произнес верховный жрец.

Сикиника подбежала к нему и заломила руки.

— Домбоно, обещаешь мне охранять царя? Я умираю от страха.

— Пойдем, Домбоно, — хладнокровно промолвил царственный супруг. — Я хочу поскорее вернуться, чтобы успокоить богиню.

Ужас охватил Сикинику, сдавил горло, руки бессильно повисли. Она поняла, что не увидит своего мужа больше никогда. Это было окончательно и неизбежно…

— А дальше ты все знаешь — Домбоно рассказывал тебе финал этой истории, — грустно прошептала Сикиника.

— Но почему ты не казнила этого гнусного Тааба и Раненсета? — возмущенно воскликнул Савельев.

Сикиника поглядела на него заплаканными глазами:

— Но у меня нет доказательств. Правда, я ничего не забыла. И я обязательно отомщу. Рано или поздно.

— Как бы совсем поздно не оказалось, — проворчал Савельев по-русски.

— Вот как все это было, — прошептала Сикиника. — А теперь появился твой друг, такой похожий на моего Осириса. И я вновь почувствовала себя женщиной.

— Но Ника… — едва слышно прошептал Павел.

— Да! Я ненавижу ее!

— А он любит, — Савельев чувствовал себя самым несчастным человеком на свете. — Я боюсь. Вы погубите друг друга, Сикиника.

— Смерть от любви? Единственно достойная царицы!

— Неужели ты хочешь уничтожить Мерое?

— Я прикажу убить Домбоно, Раненсета, Тааба, а его сделаю своим верховным жрецом! — с пугающей невозмутимостью ответила она. — Он выучит наш язык, ты ведь смог, сможет и он, и мы будем счастливы. Мы будем самыми счастливыми людьми во всей звездной Вселенной. Я… я люблю его, — еле слышно призналась она. — Я люблю его… я люблю его…

Павел потерянно молчал. «Мне нечего сказать ей. Любое слово было бы самым форменным убийством. Она ищет себя и обязательно найдет: богиню Мерое…»

— Не убивай Мерое ради смертной любви, богиня, — прошептал Савельев и заглянул в глаза царице. — Единственная сказка на земле должна выжить…

Взгляд богини вновь был холоден.

«Она вернулась, — догадался Павел, и сердце радостно защемило. — Ну, что ж, слава богу! Ее душа вернулась в золотой панцирь тела земной богини».

— Присматривай за Мин-Ра как следует! — внезапно приказала царица Сикиника. — Ему многое предстоит сделать для своего народа. Ведь он — сын Солнца…

…Эта ночь никогда не кончится. Она наполнена страшными откровениями и предательскими шорохами. Павел проснулся как от толчка. Вот, что это? Чьи-то шаги? И Савельев осторожно выглянул в коридор. С факелом в руках куда-то шел верховный жрец. И Павел решился на немыслимое: он пошел следом.

Маленькая дверца. Сквозь щель пробивается свет. Войти или не войти? Савельев, чуть дыша, замер. И практически потерял сознание от ужаса, когда услышал голос Домбоно:

— Входите, вы ж все равно пришли. Савельев, покаянно понурив голову, вошел.

— Сам знаю, что подглядывать постыдно и нехорошо, но…

Он огляделся. Простая комната, без каких-либо золотых изысков. Глиняные таблички на полках, свитки папируса, древние манускрипты, золотые маски. А на столе… знаменитая раскрашенная головка прекрасной Нефертити!

— Что это? — ахнул Павел.

— А то вы не знаете? — насмешливо протянул Домбоно. — Нефертити, жена фараона Эхнатона. Его Солнце.

Павел ничего не понимал. Но почему, почему жителя Мерое, пускай и верховного жреца, интересует жившая дико давно царица египетская? И ведь раскрашенная головка ее была найдена в закрытой мастерской скульптора Тутмоса из Амарны немецким археологом Людвигом Борхардтом…

— Все верно, — словно прочитал мысли Савельева Домбоно. — Тутмос сделал не одну копию. Одна волей судьбы оказалась в Мерое.

— Но вам-то она зачем? — продолжал недоумевать Павел.

Внезапно Домбоно встал из-за стола, подошел к Савельеву и с силой толкнул его.

— А не много ли вы на себя берете? К чему этот допрос?

От удара пуговица на воротничке рубашки Павла отскочила, и амулет Сигрид — серебряное солнце — выскользнул на свободу. Домбоно пристально смотрел на него. «Словно завороженный», — мелькнуло в голове у Савельева.

— Впрочем… Слушайте, — и верховный жрец кивнул Павлу на стул. — Что вас удивляет в этой головке, ведь вы увлекаетесь древностью, так скажите?

— У головы… — неуверенно начал Павел. — У головы только один глаз. Левый отсутствует.