Т. Коппол: – Когда стараешься понять другого человека, то всегда хочется поставить себя на его место. Вот я спрашиваю себя, как бы я вел себя в такой переломный момент – рвал бы волосы, обвинял всех в неблагодарности, плакал, смеялся, вообще, как бы я себя вел? Мне очень хочется понять, как вы ощущаете себя сейчас, что переживаете?

М. Горбачев: – Я убежден в главном: что выбор, который был сделан, привел к глобальным переменам и в стране, и в мире. Мы не ошиблись в главном, мы пошли по правильному пути. Это дает мне силы держать себя в форме.

Т. Коппол: – Значит, вы считаете себя счастливым человеком?

М. Горбачев: – О счастье, как правило, вопросы задают женщинам…

Восьмого декабря 1991 года, руководители трех республик, уединившись в глухом белорусском лесу в нескольких километрах от советско-польской границы, пришли к соглашению, в результате которого Советский Союз прекратил свое существование. Случай беспрецедентный в мировой истории. Несколько человек, не имея на то никаких полномочий, вопреки союзной Конституции и конституциям собственных республик решили судьбу великой державы, у которой был живой и действующий президент, являвшийся главнокомандующим многомиллионной армии, имевший в своем распоряжении мощнейшие спецслужбы, прокуратуру, внутренние войска.

Как такое могло случиться? Был ли распад Союза предопределен? Каковы его причины? Можно ли было изменить ход событий? На этот счет существуют тысячи мнений, сотни разных оценок. Предоставим возможность высказать мнение непосредственным участникам событий…

М. Горбачев: – После референдума на Украине, несмотря на знаменитое заявление Б. Н. Ельцина в Ново-Огареве: «Союзу быть!», российское руководство вернулось к своей прежней концепции, ссылаясь на то, что Россия никогда не соглашалась на Союз без Украины. Но это была отговорка.

О своем разговоре с Ельциным до его отъезда в Минск я подробно рассказал большой группе журналистов 12 декабря. С моей стороны Президенту России приводились старые и новые аргументы в пользу Союза. Как я убедился, Ельцин не склонен был обсуждать вопрос по существу, да ему, собственно, нечего было сказать. И потому твердил, задавая мне один и тот же вопрос: а вот Украина – вы гарантируете, что она будет в этом Договоре? Да, нажимал я на Ельцина, Украину можно вовлечь в договорный процесс и главное тут в том, чтобы Российская Федерация первой обсудила и подписала Договор. И тогда Украина будет искать свое место. Никуда она не денется, если восемь республик подпишут.

Когда же я узнал, что в Минск поехали Бурбулис и Шахрай, мне все стало ясно. Бурбулис в свое время написал записку, она «гуляла» по столам у многих, хотя и под грифом «строго конфиденциально». В чем смысл этой записки? В том, мол, что Россия потеряла уже половину из того, что она выиграла после августовского путча, хитрый Горбачев плетет сети, реанимирует старый центр, и скоро его будут поддерживать республики. Все это невыгодно России, и это надо остановить, прервать. План Явлинского – это, мол, сильный центр и т. п. Российский план состоит в другом: независимые республики и некое образование для «бракоразводных» процессов. Не для того, чтобы сотрудничать, а для того, чтобы независимость превратилась в отделение. Словом, тайное становилось явным – достигнутые договоренности просто отбрасывались.

Российское руководство тяготил какой бы то ни было центр. Оно действовало по принципу: сейчас или никогда. Вот где корни того, что произошло в Минске, в Беловежской Пуще.

Б. Ельцин: – Идея новой государственности родилась не сегодня, не в моей голове или у Шушкевича, Кравчука. Вспомните 1917–1918 годы: как только грянула демократическая Февральская революция, республики сразу начали процесс отделения, движение к независимости. На территории Российской империи было провозглашено несколько новых национальных правительств, в том числе на Кавказе и в Средней Азии. И Украина шла во главе этого процесса. Большевики сумели подавить все национальные восстания, поставив под ружье мужиков. Советы железной рукой задушили освободительную борьбу, расстреляли национальную интеллигенцию, разогнали партии.

Как только в воздухе прозвучало слово «суверенитет», часы истории вновь пошли, и все попытки остановить их были обречены. Пробил последний час советской империи.

Я понимал, что меня будут обвинять в том, что я свожу счеты с Горбачевым. Что сепаратное соглашение – лишь средство устранения его от власти. Я знал, что теперь эти обвинения будут звучать на протяжении всей моей жизни. Поэтому решение было вдвойне тяжелым. Помимо политической ответственности, предстояло принять еще и моральную.

Подписывая это соглашение, Россия выбирала иной путь развития. Она вступала на мирный, демократический, не имперский путь развития. Она отказывалась от традиционного образа «властительницы полумира», от вооруженного противостояния с западной цивилизацией, от роли жандарма в решении национальных проблем.

Хорошо помню: там, в Беловежской Пуще, вдруг пришло ощущение какой-то свободы, легкости. Быть может, я и не мог до конца осознать и осмыслить всю глубину открывшейся мне перспективы. Но я почувствовал сердцем: большие решения надо принимать легко…

Отдавал ли я себе отчет в том, что, не сохраняя единого правительства в Москве, мы не сохраняем и единую страну? Да, отдавал. Однако к тому времени я уже давно не связывал судьбу России с судьбой ЦК КПСС, Совмина, съезда народных депутатов, Госснаба и других «исторически» сложившихся ведомств, которым везде и всюду хотелось навязать свои порядки!

Вспоминал я, стоя среди беловежских сосен, трагедию Тбилиси и Баку, захват телебашни в Вильнюсе, провокацию ОМОНа в Риге. Все это было так недавно! И следующей фазой всех этих вооруженных акций стали уже Москва, август!.. Неужели опять смиренно ждать новой трагедии, поджав лапки? Нет, больше я этого не допущу!

Я был убежден, что России нужно избавиться от своей имперской миссии, но при этом нужна и более сильная, жесткая, даже силовая на каком-то этапе политика, чтобы окончательно не потерять свое значение, свой авторитет, чтобы провести реформы.

Я был убежден, что морально-волевой ресурс Горбачева исчерпан, и им вновь могут воспользоваться злые силы. Так пришло решение. Поэтому я оказался в Беловежской Пуще.

Но ведь была еще одна возможность, еще один выход из создавшегося положения! Да, и этот «выход» я тоже не мог не иметь в виду. Попытаться легально занять место Горбачева. Встать во главе Союза, начав заново его реформу «сверху». Пройти путь, который не сумел пройти Горбачев из-за предательства своего ближайшего окружения. Постепенно, планомерно демонтировать имперскую машину, как это пытался делать Михаил Сергеевич. Бороться за всенародные выборы Президента СССР. Сделать российский парламент правопреемником распущенного советского. Склонить Горбачева к передаче мне полномочий для временного исполнения его обязанностей. И так далее. Возможности для этого были.

Но этот путь для меня был заказан. Я психологически не мог занять место Горбачева…