– Извините меня, сэр, мистер Аскерн не говорит, что Том будет хромать?

– О, нет, нет! – сказал мистер Стеллингь: – только на время.

– Как вы думаете, сэр, говорил он это Теливеру?

– Нет, об этом ему ничего не было говорено.

– Могу я пойти и сказать ему об этом, сэр?

– Конечно, теперь вы мне напомнили: пожалуй, он еще тревожится этим. Подите в его спальню, только не делайте шума.

Филиппу сейчас пришло в голову, когда он услышал про этот случай «не будет ли Теливер хромать? Тяжело это будет для него, и непрощенные до сих пор оскорбление Тома теперь были сглажены сожалением о нем. Филипп чувствовал, что состояние отчуждение теперь миновало, что страдание и грустное лишение сближало их. Его воображение не останавливалось на внешности несчастья, на будущем его влиянии на жизнь Тома; но ему живо представилось, что чувствовал Том: ему было только четырнадцать лет, но эти годы возросли среди сознание тяжелой участи.

– Мистер Аскерн говорит, что скоро вы совсем выздоровеете, Теливер, – сказал он робко, подходя тихо к постели Тома. – Я сейчас спрашивал у мистера Стеллинга и он говорит, что вы будете ходить так же хорошо, как и прежде.

Том посмотрел, задержав на минуту дыхание, как это бывает от внезапной радости; потом он вздохнул и взглянул своими голубо-серыми глазами прямо в лицо Филиппу, как не делал он этого слишком две недели. Это известие только открыло Магги возможность несчастья, о котором она прежде не думала и она прони кла к Тому и снова начала плакать.

– Не будь такая глупая, Магги, – сказал Том нежно, чувствуя опять свою храбрость: – я скоро буду здоров.

– Прощайте, Теливер, – сказал Филипп, протягивая свою крошечную руку, которую Том сейчас же сжал своими массивными пальцами.

– Послушайте, Уоким, – сказал Том: – попросите мистера Стеллинга, чтоб он вам позволил иногда приходить сюда посидеть со мною, пока я оправлюсь: вы мне будете рассказывать про Роберта Брюса, что вы знаете.

После этого Филипп проводил все время, свободное от классных занятий, вместе с Томом и Магги. Том по-прежнему любил слушать военные рассказы; но он теперь сильно стоял за факт, что все эти великие воины, совершившие удивительные подвиги и выходившие невредимыми, были одеты в латы, которые, по его мнению, облегчали бой. Он никогда не повредил бы своей ноги, если б она была обута в железо. С большим интересом он слушал новую историю Филиппа про одного человека, у которого была жестокая рана в ноге и который кричал так ужасно от боли, что его друзья не могли этого выдержать и высадили его на берег на пустынный остров, оставя ему какие-то чудесные ядовитые стрелы, чтоб убивать ими животных себе в пищу.

– Вы знаете, я вовсе не кричал, – сказал Том: – и я надеюсь, у меня нога болела так же, как и у него. Кричат только трусы.

Но Магги настаивала, что позволительно кричать, когда что-нибудь очень болит, и со стороны людей было очень жестоко не выносить криков. Ей хотелось узнать, имел ли Филоктет сестру и отчего не осталась она с ним на пустынном острове, чтоб ухаживать за ним?

Однажды, вскоре после того, как Филипп рассказал эту историю, он и Магги сидели вдвоем в классной комнате, пока Тому перевязывали ногу. Филипп занимался своими уроками, а Магги, походив по комнате и, не принимаясь ни за что, потому что скоро ей можно было идти опять к Тому, подошла к Филиппу, и облокотясь на стол возле него, смотрела, что он делал. Теперь они были старыми друзьями и не стыдились друг друга.

– Что вы читаете теперь по-гречески? – сказала она. – Это стихи. Я могу это распознать, потому что строчки такие короткие.

– Это про Филоктета, хромого человека, про которого я вам вчера рассказывал, – отвечал он, опершись головою на руку и смотря на нее, как будто ему вовсе не было досадно, что его прервали. Магги оставалась в прежнем положении, облокотившись обеими руками и передвигая свои ноги, между тем черные глаза ее бросали неопределенный, мечтательный взгляд, как будто она совершенно забыла и про Филиппа и про его книгу.

– Магги, – сказал Филипп, минуту или две спустя, по-прежнему облокотившись и продолжая смотреть на нее: – если б у вас был такой же брат, как я, любили бы вы меня, как Тома?

Магги вздрагнула, выходя из задумчивости, и – сказала:

– Что?

Филипп повторил свой вопрос.

– О, да; более, – отвечала она. – Нет, не более; я не думаю, чтоб я могла любить вас более Тома; но мне было бы вас так жаль, так очень жаль.

Филипп, покраснел. Он хотел знать, любила ли бы она его при всем его безобразии; и все-таки, когда она ему открыто намекнула на него, ему неприятно было ее сожаление. Магги, как ни была она молода, почувствовала свою ошибку. До сих пор она по инстинкту вела себя так, как будто она не замечала безобразия Филиппа. Ее собственная чувствительность и опытность, посреди домашних пересудов, достаточно ее научили этому, как будто ею руководствовало самое окончательное воспитание.

– Но вы так способны, Филипп, вы можете петь и играть, прибавила она потом быстро. – Я бы желала, чтоб вы были моим братом, я так вас люблю и вы оставались бы со мною дома, когда Том уходил, и учили бы меня всему, и по-гречески – не так ли?

– Но вы скоро уедете и поступите в школу, Магги? – сказал Филипп: – и тогда вы забудете про меня и не станете даже обо мне думать. И потом, если мы встретимся, когда вырастите, вы и не обратите на меня внимание.

– О, нет! я уверена, я не забуду вас, – сказала Магги, серьезно покачивая головою. – Я никогда ничего не забываю, и в отсутствии я о всех думаю. Я думаю и про бедного Яна: у него нарост в горле; и Лука говорит, что он околеет. Не говорите только этого Тому: его это расстроите. Вы никогда не видали Яна, такая это странная собачонка, никто его не любит кроме меня и Тома.

– Любите ли вы меня столько же, сколько Яна, Магги, – спросил Филипп, печально улыбаясь.

– О, да! разумеется, – сказала Магги, улыбаясь.

– Я вас очень люблю, Магги, я никогда вас не забуду, – сказал Филипп: – и когда я буду очень несчастлив, я всегда буду о вас думать и желать, чтоб у меня была сестра с такими глазами, как у вас.

– Отчего вам нравятся мои глаза? – спросила Магги, не без удовольствия.

Только отец ее, она слышала, отзывался про них с похвалою.

– Не знаю, – сказал Филипп: – они не похожи на другие глаза. Они, мне кажется, силятся говорить и говорить с любовью. Я не люблю, когда другие глядят на меня; но мне так приятно, Магги, когда вы на меня смотрите.

– Я думаю, вы любите меня более, нежели Том, – сказала Магги печально; потом, подумав, как бы она могла убедить Филиппа, что она его также любит, хотя он и был горбат, она – сказала:

– Хотите, я вас поцелую, как я целую Тома?

– О, да! меня никто не целует.

Магги, обняла его и поцеловала с любовью.