После этого я позвонил в Объединение гейдельбергских страховых компаний и недвусмысленно дал им понять, что без поездки в Америку мне остается лишь написать заключительный отчет и прислать его им вместе со счетом. Через час мне позвонил делопроизводитель и сказал, что я могу ехать.

Так я опять вернулся к делу Мишке. Я не знал, что в нем еще можно выяснять. Но вот проявился этот потерявшийся было след, и, получив зеленый свет от Объединения страховых компаний, я мог без всяких усилий заняться его отработкой, не ломая себе голову, зачем и почему.

Было три часа пополудни. С помощью своего карманного календаря я установил, что в Питсбурге сейчас девять часов утра. От балетмейстера я узнал, что друзья Сергея Менке работают в Питсбургском государственном театре балета, и в международной справочной службе мне дали телефон театра.

Девушка-оператор оказалась очень общительной.

— Вы хотите позвонить этой крошке из «Танца-вспышки»?

Я еще не видел этого фильма.

— А как, кстати, фильм, ничего? Стоить посмотреть?

Она ходила на него уже три раза.

Разговор с Питсбургом при моем знании английского — истинная мука. Тем не менее мне удалось выяснить у секретаря театра, что нужные мне люди весь декабрь будут в Питсбурге.

Со своим бюро путешествий я договорился, что они выдадут мне квитанцию об оплате билета на рейс «Люфтганзы» Франкфурт-Питсбург, а забронируют дешевый полет из Брюсселя в Сан-Франциско с промежуточной посадкой в Питсбурге. В начале декабря над Атлантикой должно быть спокойно. Они предложили мне утренний рейс в четверг.

Ближе к вечеру я позвонил Вере Мюллер в Сан-Франциско и сказал, что это я писал ей, что у меня неожиданно появилась возможность побывать в США и что в конце недели я буду в Сан-Франциско. Она сказала, что предупредит фрау Хирш о моем приезде, а сама она на выходные уезжает и была бы рада видеть меня в понедельник. Я записал адрес фрау Хирш: 410 Коннектикут-стрит, Потреро-Хилл.

У меня остались в памяти картины из старых фильмов — как пароходы входят в Нью-Йорк, медленно проплывая мимо статуи Свободы, мимо небоскребов, — мне казалось, что теперь я увижу то же самое, только не с палубы парохода, а из иллюминатора самолета. Но аэропорт находится далеко от города, там было грязно и холодно, и я с облегчением вздохнул, пересев в другой самолет, вылетающий рейсом в Сан-Франциско. Сиденья были расположены так близко одно за другим, что сидеть можно было только с откинутой спинкой. Во время ланча спинку нужно было привести в вертикальное положение, и, похоже, этот ланч подавали с одной-единственной целью — чтобы пассажиры, закончив прием пищи, были счастливы опять откинуть спинку кресла.

Я прибыл около полуночи. Такси доставило меня по восьмиполосной автостраде в город. Я еще не пришел в себя после полета сквозь грозу. Гостиничный слуга, который отнес мои вещи в номер, включил телевизор. Щелчок — и появилась картинка. На экране с непристойной нахрапистостью ораторствовал какой-то мужчина. Я не сразу догадался, что это проповедник.

На следующее утро портье вызвал мне такси, и я вышел на улицу. Окно моего номера выходило на стену соседнего дома, и утром в комнате было сумрачно и тихо. Зато теперь звуки и краски города обрушились на меня со всех сторон, а надо мной сияло ясное голубое небо. Поездка по раскинувшемуся на холмах городу, по прямым как стрела улицам, ведущим вверх, а потом внезапно падающим вниз, чавканье разбитых рессор такси, когда водитель тормозил перед поперечными улицами, вид небоскребов, мостов и огромной бухты — от всего этого я был как пьяный.

Дом был расположен на тихой улице. Это был деревянный дом, как и все постройки в этом районе. Ко входу вела лестница. Я поднялся наверх и позвонил. Мне открыл какой-то старичок.

— Мистер Хирш?

— Мой муж умер шесть лет назад. Тебе не надо извинять,[121]меня часто берут за мужчину, и я привыкла. Ты ведь тот немец, о котором мне рассказывала Вера, верно?

Не знаю, что это было — растерянность, запоздалая реакция на стресс трудного перелета или поездка в такси, но я, кажется, потерял сознание и пришел в себя, когда старушка плеснула мне в лицо стакан воды.

— Ты был счастлив, что не упал с лестницы. Если можешь, заходи в мой дом, и я дам тебе глоток виски.

Виски растекся огнем по моим жилам. Воздух в комнате был спертым, пахло старостью, старческим телом и старой едой. Я вдруг вспомнил, что в доме моих деда и бабки стоял такой же дух, и меня опять охватил страх перед старостью, который я все время в себе подавляю.

Женщина сидела напротив и внимательно меня изучала. Она была совершенно лысой.

— Значит, ты хочешь поговорить со мной о Карле Вайнштейне, моем муже? Вера сказала, что это очень важно — рассказывать о том, что тогда происходило. Но это тяжелая история. Мой муж хотел забыть ее.

Я не сразу понял, кто был Карл Вайнштейн. Но когда она начала рассказывать, я вспомнил. Она не знала, что, рассказывая его историю, касается и моего прошлого.

Она говорила каким-то странным, монотонным голосом. До 1933 года Вайнштейн был профессором органической химии в Бреслау. В 1941 году, когда он попал в концентрационный лагерь, его бывший ассистент Тиберг затребовал его оттуда для работы в лабораториях РХЗ и добился его перевода на завод. Вайнштейн был даже доволен, что опять может работать в своей области и что в лице Тиберга он имеет дело с человеком, который ценит его как ученого, говорит ему «господин профессор» и каждый вечер вежливо прощается с ним, когда он вместе с другими узниками отправляется в свой барак за колючую проволоку.

— Мой муж был не очень приспособленным к жизни и не очень смелым человеком. У него не было идеи, что вокруг него происходит и что с ним будет дальше, а может, он и не хотел ее иметь.

— А вы тоже были тогда на РХЗ?

— Я встретилась с Карлом на пути в Освенцим, в сорок первом году. А в следующий раз мы увиделись только после войны. Я фламандка, ты знаешь, и сначала могла скрываться в Брюсселе, пока они меня не схватили. Я была красивая женщина. Они делали опыты с кожей моей головы. Я думаю, это спасло мне жизнь. Но в сорок пятом я была лысой старухой. Мне было тогда двадцать три года…

В один прекрасный день к Вайнштейну пришли двое: один — сотрудник завода, другой — эсэсовец. Они объяснили ему, какие показания он должен будет дать полиции, прокурору и судье. Речь шла о саботаже, о рукописи, которую он якобы нашел в письменном столе Тиберга, о якобы подслушанном разговоре Тиберга с одним из сотрудников.

Я вспомнил, как Вайнштейна тогда привели ко мне в кабинет в арестантской одежде и как он давал свои показания.

— Он сперва не хотел. Все это была неправда, а Тиберг хорошо к нему относился. Но они показали ему, что раздавят его. Взамен они даже не обещали ему жизнь, а только давали шанс прожить еще какое-то время. Ты можешь себе такое представить? Потом моего мужа перевели в другой лагерь, и там про него просто забыли. Мы с ним договорились, где встретимся, в случае все кончится. В Брюсселе, на Гранд-Плас. Я пришла туда случайно, весной сорок шестого, я уже и не думала о нем. А он ждал меня там с лета сорок пятого. Он сразу меня узнал, хотя я была лысая старуха. Кто устоит такое? — Она рассмеялась.