У меня не хватило духу сказать ей, что Вайнштейн давал свои показания мне. Не мог я ей сказать и того, почему для меня так важно, правду ли тогда говорил Вайнштейн. Но мне непременно надо было это знать. И я спросил:

— Вы уверены, что ваш муж дал тогда ложные показания?

— Я не понимаю — я рассказала вам то, что узнала от своего мужа. — Лицо ее приняло неприязненное выражение. — Уходите. Уходите.

Я спустился с холма и оказался на берегу, посреди доков и пакгаузов. Нигде не было видно ни такси, ни автобусов, ни метро. Я даже не знал, есть ли вообще в Сан-Франциско метро. Я пошел в сторону высотных домов. Улица не имела названия — только номер. Передо мной медленно ехал тяжелый черный «кадиллак». Через каждые несколько метров он останавливался, из него вылезал негр в розовом шелковом костюме, расплющивал каблуком жестяную банку из-под пива или колы и бросал ее в большой синий полиэтиленовый мешок. Впереди, метрах в трехстах, я увидел магазин. Подойдя ближе, я разглядел решетки на окнах, мощные, как на крепостных воротах. Я вошел, в надежде приобрести какой-нибудь сэндвич и пачку «Свит Афтон». Товары лежали за решеткой. Касса напомнила мне банковские окошечки. Никакого сэндвича мне не досталось, и название «Свит Афтон» никому здесь ничего не говорило. Когда я вышел из магазина с блоком «Честерфилда», прямо посреди улицы проехал товарный поезд. У причалов я обнаружил пункт проката автомобилей и взял напрокат «шевроле». Мне понравилось сплошное переднее сиденье. Оно напомнило мне «хорьх», на переднем сиденье которого жена моего учителя латыни дала мне первые уроки любви. Вместе с машиной я получил план города с отмеченным маршрутом 49 Mile Drive. Я без труда ориентировался, благодаря многочисленным указателям. У скал я обнаружил ресторан. Перед входом мне пришлось постоять в очереди, прежде чем меня провели к столику у окна.

Над океаном поднимался туман. Я не мог оторвать глаз от этого зрелища — как будто за этой тающей завесой в любую минуту мог показаться японский берег. Я заказал стейк из тунца, запеченный в фольге картофель и салат «айсберг». Пиво называлось «Anchor Steam» и по вкусу напоминало пиво «с дымком»,[123]которое подают в бамбергском пивном ресторане «Шленкерла». Официантка была очень внимательна, сама подливала мне кофе, осведомилась о моем самочувствии и поинтересовалась, откуда я приехал. Она тоже бывала в Германии, навещала своего друга в Баумхольдере.

После обеда я немного прошелся, вскарабкался на скалы и вдруг увидел прямо перед собой Голден-Гейт-бридж.[124]Я снял плащ, положил его на камень и сел на него. Берег навис над океаном почти отвесной стеной. Внизу скользили пестрые парусные яхты, медленно шел мимо сухогруз.

В свое время я решил жить в мире со своим прошлым. Вина, искупление, энтузиазм и слепота, гордыня и гнев, мораль и разочарование — все это я привел в некое искусственное равновесие. Благодаря этому прошлое стало абстракцией. И вот реальность добралась до меня и грозила нарушить это равновесие. Да, я как прокурор стал слепым орудием в чужих руках, это я понял после крушения рейха. Можно, конечно, задаться вопросом, существуют ли более или менее достойные формы такой «слепоты». И все же для меня это было не одно и то же — отягчить свою совесть виной, служа, как я думал, великой и, как оказалось, преступной идее, или стать глупой пешкой — пусть даже слоном — на шахматной доске какой-то мелкой грязной интриги, которую я пока еще не понимал.

Какие же выводы можно сделать из истории, рассказанной фрау Хирш? Тиберг и Домке, дело которых я вел, были изобличены лишь на основе ложных показаний. По любым, даже по национал-социалистским меркам, приговор был судебной ошибкой, и мое дознание тоже было ошибочным. Я стал инструментом преступного сговора, а Тиберг и Домке — его жертвами. Я все отчетливее вспоминал детали этого дела. В письменном столе Тиберга были обнаружены спрятанные документы, содержавшие чрезвычайно важные идеи военного значения, которые Тиберг и его исследовательская группа сначала активно разрабатывали, а потом решили придержать. Обвиняемые в ходе следствия и во время суда настойчиво утверждали, что не могли одновременно заниматься двумя перспективными направлениями, что работу по одному из них они приостановили, с тем чтобы продолжить ее позже. Все это держалось в строжайшей тайне, тем более что их открытие, по их словам, было настолько значительным, что они и сами ревниво охраняли свое детище от завистников и врагов. Только поэтому бумаги были спрятаны в письменном столе. Возможно, этот аргумент и помог бы им оправдаться, но Вайнштейн заявил, что подслушал разговор между Домке и Тибергом о необходимости не допустить реализации открытия и тем самым приблизить конец войны даже ценой поражения Германии. И вот оказывается, что такого разговора не было вообще.

Дело о саботаже вызвало тогда большое возмущение. Второй пункт обвинения — осквернение расы — мне и тогда не внушал доверия. Мое дознание не дало однозначного подтверждения того, что Тиберг имел любовную связь с заключенной-еврейкой. Его и за это приговорили к смерти. Я стал размышлять, кто из СС и кто из представителей промышленности мог организовать этот заговор.

На Голден-Гейт-бридж царило оживленное движение. Куда спешат все эти люди? Я подъехал к въезду на мост, оставил машину у памятника строителю и дошел до середины моста. Я был единственным пешеходом. Внизу серебрился океан. За спиной у меня ровно, бесстрастно гудели моторы лимузинов. Холодный ветер свистел в вантах моста. Я скоро продрог.

Свой отель я отыскал не без труда. Быстро темнело. Я спросил портье, где можно раздобыть бутылку самбуки. Он послал меня в винный магазин в двух кварталах от гостиницы. Обойдя все полки, я так и не нашел самбуки. Хозяин магазина посочувствовал мне и предложил попробовать нечто похожее — «Southern Comfort».[125]Он сунул бутылку в бумажный пакет и скрутил верх пакета жгутом. По дороге в отель я купил себе гамбургер. В плаще, с коричневым пакетом в одной руке и гамбургером в другой я чувствовал себя статистом в американском кинодетективе.

В номере я лег на кровать и включил телевизор. Стакан для полоскания рта был упакован в свежий полиэтиленовый пакетик. Я разорвал упаковку и налил в стакан «Southern Comfort». Он не имел ничего общего с самбукой, но был приятен на вкус и шел как по маслу. Футбол по телевизору тоже не имел ничего общего с нашим футболом. Но я скоро понял принцип игры и стал следить за матчем с возрастающим интересом.