Но уж избежать разгрома надо во что бы то ни стало!

* * *

– Ну и вонища от него… Как в мертвецкой.

– Как в мертвецкой, расположенной по соседству с отхожим местом…

– Зря наш князь его кормит, вот что я вам скажу, орлы. Он и так уже почти покойник…

– И дерьмо!

– Верно! Ха-ха. Его бы надо определить либо к мертвецам, либо к дерьму. Ежовый мех! Он сгнил заживо. Бьюсь об заклад, его черви жрут. Чего нас заставляют его нюхать? Я, знаешь ли, не золотарь и не божедом.

– Я тоже.

– Ф-фу-у!.. Отойдем-ка вон туда, там сторона наветренная…

Внутренний дворик марбакауской тюрьмы слышал подобные реплики стражников ежедневно перед обедом, когда на прогулку выводили имперского первосвященника. Повинуясь распоряжению князя, комендант поместил пленника в лучшей камере «дворянской» части тюрьмы, кормил от пуза и не лишал прогулок – под строгим надзором, разумеется. К сожалению, князь ничего не написал о принудительном мытье пленника, и комендант боялся своевольничать – а ну как вонючий старикан с непривычки даст дуба в мыльне? Первосвященник был нужен князю живым.

Стражникам же никто не мешал зубоскалить. Хоть какое, да развлечение. Служба так скучна!

Первосвященник не обращал на них внимания. Он вообще не замечал своих тюремщиков, считая их скорее неодушевленными предметами, отличавшимися от прочих только способностью двигаться, производить звуки и причинять неудобства. Зимой в его камере иногда бывало холодно, потому что нерадивые тюремщики подчас забывали топить печь, – он машинально кутался в обноски и не думал о холоде. Ему принесли новый балахон – он повертел его в руках и забыл о нем. Ему принесли лохань теплой воды – он не понял, зачем она. Старик не осознавал своей омерзительности. Вина его перед господом была слишком велика и поглощала все его существо.

Он испытал страх, недостойный животный страх! Когда армия гнусного еретика батальон за батальоном втекала в открытые изменниками ворота Ар-Магора, он не вынес ниспосланного ему господом испытания. Переодевшись нищим, он попытался тайно бежать из города. Куда? Он не знал, лишь бы подальше от торжествующего Барини. Наверное, он замерз бы насмерть в чистом поле. Он не думал об этом, а если бы задумался, то воспринял бы с облегчением перспективу такого конца. Но господь послал ему более тяжкое испытание.

Поделом! Поделом! Как он мог испытать страх перед солдатами еретика! Ничем теперь не утишить гнева господня. Молитва и самоотречение не помогут спасти Всеблагую церковь. Мерзкая ересь господствует там, где прежде звучали церковные гимны. Все рухнуло, а господь молчит.

Часами сидел он в одной позе, погруженный в одну навеки забуксовавшую мысль. Он не понимал, что сходит с ума. Когда, звеня ключами, приходил тюремщик, чтобы вести первосвященника на прогулку, тот повиновался бессловесно, механически. Дух его пребывал не здесь, но и не с господом. Старик нарезал круги по тюремному двору, как заводная кукла. Он думал, но из дум не рождалась мысль.

Он слышал какой-то шум – то стражники изощрялись в шутках по его адресу – и не понимал значения этого шума. Шум не мешал думать, как не мешала тяжкая вонь собственного тела. В первый момент первосвященник не обратил внимания и на колющую боль в шее, приняв ее за привычный укус насекомого. Он прошел еще полкруга, прежде чем поднял бледно-синюю руку к месту укуса, и успел еще удивиться, нащупав вонзившийся в кожу шип. Откуда это?

Потом колени его подогнулись, но он уже не чувствовал этого. Мир потерял резкость, как будто первосвященник имел бельма на обоих глазах, а не на одном. И стало темно.

Стражники обменялись шутками, прежде чем подойти, зажимая носы, к распростертому телу. А на той стороне крепостной стены невысокий щуплый человек убрал в рукав короткую духовую трубку и по-паучьи ловко спустился вниз, цепляясь за выступы дикого камня. Выбравшись из рва, он припустил бегом через безлюдный пустырь, пересек одичавший сад и вышел на дорогу уже в другом обличье. Крестьянин, везущий в Марбакау десяток бочонков доброго вина, почтительно склонил голову перед святым человеком, и молодой монах благословил его именем святого Гамы. И лишь тогда из-за тюремной стены донесся истошный, сильно приглушенный расстоянием крик.

Колючка дерева гух, смазанная соком корня упокой-травы, убивает неотвратимо, если не вытащить ее в течение первых мгновений и не высосать яд. Некоторое время монах развлекал себя, гадая, как доложат стражники тюремному начальству и какой вид примет сообщение о смерти первосвященника, когда дойдет до князя, – сам скопытился или все-таки убит? Потом он перестал думать об этом.

– Строиться! Строиться!

Трубы и барабаны. Крики начальствующих. Ржание лошадей, перестук множества копыт. То и дело – визгливый скрип несмазанного колеса. Размеренный шаг пехотинцев, идущих не в ногу, лязг оружия, шорох одежд, разговоры – все это сливается в шум, подобный морскому прибою в те редкие дни, когда море лишь ворчит, а не гневается всерьез. Солнце вот-вот поднимется из-за холмов, подберет ночную росу и, может быть, подсушит раскисшую после недавних дождей почву. Из-за нее, проклятой, князь не отдал вчера приказа начинать дело – войска так и простояли целый день на равнине без всякого толку.

Простоял на холмах и неприятель. Несколько пристрелочных артиллерийских выстрелов с той и другой стороны – вот и весь итог минувших суток.

Ясно как день: осторожный и умудренный Глагр не начнет атаку, пока не будет принужден к этому. Его армия многочисленна, неплохо снабжена и занимает превосходную позицию. Глагр может оставаться на ней столько, сколько ему заблагорассудится.

И ничего нельзя придумать, кроме как выбить его с этой позиции, чтобы долина за ней стала местом истребления хваленой имперской армии. Сделать это, однако, будет совсем не просто. Маршал умен; если бы удалось склонить его на сторону Унгана, князь без колебаний доверил бы ему водить свои войска. Но – увы. Еще рано ждать таких чудес.

Барини видит: войска маршала занимают ту же позицию, что вчера, в том же порядке, как вчера. Пехота на холмах, кавалерия в распадках между холмами, бомбарды в примитивных, смахивающих на ящики станках расставлены по склонам. Это чепуха, а не артиллерия; кое-что посерьезнее Глагр наверняка держит в резерве. Там же и добрая половина его армии – на обратных склонах холмов и в лощине за холмами. Кажется, будто унганцы и союзные марайцы не уступают имперцам в численности, в то время как на самом деле у маршала двукратный перевес.

Перебежчик сообщил: ночью к Глагру подошли два полка пехоты из Киамбара. Их что-то не видно. Понятно: маршал прячет их за холмами, не желая показывать раньше времени. Логика диктует ему подтолкнуть Барини к атаке.

А что, Барини подтолкнется?

Куда он денется!

Бессмысленно отступать обратно в Габас. Маршал покинет превосходную позицию и тут же займет ее вновь, чуть только Барини надавит на него или попытается отсечь от Желтых гор. Обходные маневры бесполезны, даже вредны. Остается одно: с криком «Унган и Гама!» переть в лоб.