Дэн привел с собой одного из друзей по Купер-Юниону, безупречно любезного и обходительного молодого человека по имени Джерри, а тот, в свою очередь, привел милую и чрезвычайно молчаливую девушку. Вечер удался — по крайней мере он получился шумным и события стремительно разворачивались одно за другим, поэтому после мы с Эйлин могли заверить друг друга, что все прошло хорошо.

Неделю или две спустя, в офисе, Дэн сказал:

— Хочешь расскажу тебе новость? Джерри и его девушка собираются пожениться. И представляешь, именно ваша вечеринка подтолкнула их к этому. Кроме шуток. Джерри признался мне, что они оба подумали, что вы такие… ну, я не могу точно сказать; хотя, кто знает… ну, такие влюбленные друг в друга, кажется, так, что и они решили: какого черта, а мы что, хуже? И теперь у них все на мази. Джерри взялся за работу, на которую при других обстоятельствах, по-моему, не согласился бы ни за какие коврижки. Он будет вкалывать на какую-то платную художественную школу где-то на самом севере Британской Колумбии. Понятия не имею, какого черта он может там делать, наверное, учить эскимосов, как правильно обращаться с рейсшиной, но теперь ему нет хода назад. Дело решенное. Жребий, черт его побери, брошен.

— Так это ж здорово, — отозвался я. — Передавай ему мои поздравления.

— Обязательно передам! — ответил он и развернул свой стул так, что его кульман оказался где-то сбоку и сзади, а мой приятель позволял себе такое нечасто, и уселся с хмурым и задумчивым видом, изучая обслюнявленный кончик своей сигары. — Знаешь, черт возьми, я и сам женился бы, — добавил он. — То есть, хочу сказать, относительно женитьбы у меня на самом деле нет никакого предубеждения, ничего такого, но есть несколько препятствий. Во-первых, я никак не могу повстречать подходящую девушку. Во-вторых, у меня и так слишком уж много других обязательств. И в-третьих… хотя, постой, кому какое дело при сложившихся обстоятельствах, что там у меня третьим пунктом?

Вскоре после наступления нового, 1950 года и за несколько недель до того, как должен был родиться ребенок, Национальная ассоциация женщин-художниц наконец согласилась принять мою мать на работу, положив ей для начала восемьдесят долларов в неделю.

— Боже, какое облегчение, — проговорила Эйлин, и я согласился с ней, как никогда.

Если не считать того раза, когда нам пришлось поскучать, источая улыбки, в обществе матери — она явилась поужинать с нами, чтобы, как она выразилась, «отпраздновать назначение», — теперь нам, пожалуй, можно было почти позабыть о ней — и это при том, что прежде мы практически постоянно о ней помнили.

Затем родилась наша дочка. Дэн преподнес Эйлин сюрприз, посетив ее в родильном доме и подарив букет цветов, что заставило ее залиться краской. Я проводил его в коридор, чтобы сквозь застекленное окно полюбоваться на нашу малышку, и он торжественно провозгласил ее красавицей; затем он вернулся в палату и около получаса просидел у кровати Эйлин.

— Дэн, это было так мило с вашей стороны, — проговорила она, когда посетитель встал, собираясь уходить.

— Ну что вы, это вам спасибо, — возразил он. — Обожаю родильные дома.

Расположенный на Лонг-Айленде знаменитый поселок под названием Левиттаун в последнее время широко распахнул двери для строительного бизнеса, и некоторые из обитавших в районе одиннадцатого этажа молодых женатых мужчин пустились в долгие рассуждения относительно того, как много выгод сулит приобретение там жилья, причем в ходе этих разговоров каждый уговаривал других, словно стараясь убедить самого себя.

Вскоре Дэн сообщил мне, что он тоже собирается приобрести там недвижимость, и я, удержавшись в самый последний момент, чуть не ляпнул: «Но ведь ты не женат!» Они с матерью и братом ездили туда в прошлые выходные.

Что его подкупило в Левиттауне, так это цокольный этаж в доме, который они смотрели, — он оказался удивительно большим и светлым.

— Выглядит так, словно его специально строили под мастерскую художника, — рассказывал он. — Я все-все посмотрел, и у меня просто слов нет, чтобы выразить, как там классно. Да я бы, не вставая, малевал там день и ночь! Я даже смогу делать там гравюры, установлю литографический камень, да что угодно! Наверно, ты слышал всю эту ерунду про жизнь в пригороде — если туда переедешь, так все пойдет кувырком?! Так вот, я в такое не верю. Если суждено, чтоб твоя жизнь рухнула, это может случиться где угодно.

В другой раз он спросил:

— Ты про Гарвард слышал?

— Про Гарвард? Нет.

— Знаешь, по-моему, у Фила появились отличные шансы попасть туда, и даже, возможно, со стипендией. Звучит обнадеживающе, хотя, понимаешь, кроме того, что это известное учебное заведение, я ничего о нем больше не знаю. А это взгляд со стороны. И больше смахивает на Эмпайр-стейт-билдинг, тебе так не кажется? Смотришь на этот небоскреб издалека, ну, допустим, в лучах заката, и он представляется тебе прекрасным, величественным колоссом. А потом попадешь внутрь, обойдешь пару нижних этажей и начинаешь понимать, что попал в одно из самых неопрятных офисных зданий в Нью-Йорке, ведь внутри нет ничего особенного, кроме второсортных страховых агентств и оптовых фирм по продаже дешевых украшений. Ради такого совершенно не стоило возводить это самое высокое здание в мире. И вот, едешь на лифте на верхний этаж, и у тебя закладывает уши, а потом, поднявшись наконец на смотровую площадку, облокачиваешься на парапет, смотришь вниз и по сторонам, и даже здесь тебя настигает разочарование: все эти виды тебе уже знакомы по фотографиям. Или возьми Радио-сити-мюзик-холл — то же самое, и этот пример будет понятен даже тринадцатилетнему ребенку. Как-то раз я сводил туда Фила, и мы оба поняли, что наш поход туда был большой ошибкой. Конечно, мило, когда выходят семьдесят с лишним хорошеньких девушек и, как одна, начинают вскидывать ноги, — нет, я даже не возражаю, что все они в полумиле от тебя и, как всем хорошо известно, замужем за летчиками гражданских авиалиний и живут в Рего-парке, — просто я хочу сказать, что всё, что вы, лично вы, найдете в Радио-сити-мюзик-холле, так это огромный комок старой окаменевшей жвачки, прилепленной снизу к подлокотникам вашего чертова кресла. Или я не прав? Так что, уж и не знаю… может, мне лучше съездить с Филом в Гарвард на пару дней и все там хорошенько разнюхать?

И они поехали. Миссис Розенталь отправилась вместе с ними. Когда Дэн вернулся в наш офис, он буквально источал восторг по поводу всего связанного с Гарвардом, включая и само звучание этого слова.

— Билл, ты не представляешь! — говорил он мне. — Нет, это надо увидеть самому! Погулять там, посмотреть, послушать — пропитаться этим духом. Я просто потрясен: в центре огромного промышленного города находится целый небольшой мир чистых идей. Это все равно что соединить воедино двадцать семь Купер-Юнионов!

Было решено, что следующей осенью Фил поступит на первый курс Гарварда, и Дэн частенько стал отмечать, мимоходом и вскользь, что в их доме все будут скучать по этому пареньку.

Однажды вечером, когда мы вышли после работы на улицу, он чуть замедлил шаг, желая, неторопливо прогуливаясь, поведать мне что-то и таким образом снять с сердца некий груз, который, видимо, тяготил его весь день.