Вид крови, массовых убийств, психоз так овладели воображением, что превратились в «программу» действий, которая оправдывала все – чудовищность происходящего, варварство. Критерии выродились.

Один из участников бойни в Милай сравнивал убийство с «избавлением от зуда, который способен свести тебя с ума». Он пояснил свою мысль: «Ты чувствуешь необходимость разрядиться. Как в Корее или как во время Второй мировой войны. В Милай солдаты могли косить из пулеметов людей, как траву. Это сводило с ума. Убить человека – это очень трудно нормальному гражданину. Выдержит ли психика?»

Лейтенант Поль Медлоу через восемь месяцев после событий в Милан сказал в телеинтервью, что после акции в Сонгми «он чувствовал моральное удовлетворение». Он так представлял свое психологическое состояние: «Я потерял многих товарищей. Потерял закадычного друга Бобби Уилсона. Их смерти были на моей совести. И сразу после того что совершил в Ми-лай, я испытал моральное облегчение, покаяние, отпустил себе сам прощение».

В том же интервью Медлоу сказал, что «убийство в Милай было самым естественным делом». Это означало, что убийства были нормой поведения в той обстановке. Они были психологически необходимы, объяснимы и оправданны. Это была не кровавая бойня, а выполнение «миссии выжившего». Механизм массового уничтожения людей нужно было лишь привести в действие, а дальше он работал как автомат. По инерции. И каждое новое убийство было продолжением предыдущего. Герника и Сонгми – из одного ряда преступлений, хотя и в разные эпохи. Это – инерция дегенерации.

Стремление карателей довести бойню до конца было вызвано не только «потребностью крови, психологической завершенности», но и неосознанным страхом, боязнью того, что оставшиеся в живых расскажут о бойне. (Так и случилось: оставшиеся в живых вьетнамцы, а также принимавшие участие в операции американцы не могли молчать.)

…Я был в Милай (Сонгми). Разговаривал с оставшимися в живых, стоял у братских могил на берегу Южно-Китайского моря, многое понял. Но вернемся к тому, что говорили американцы о Сонгми.

Во время процесса над лейтенантом Колли свидетель – обвиняемый Медлоу преднамеренно называл жителей деревни Милай «обезьянками», «вьетнамишками». На вопрос, почему он расстреливал сидевших на земле женщин и детей, он ответил: «Каждую минуту я боялся, что они дадут нам отпор (перейдут в контратаку)… Может быть, им осталось только зажечь запал взрывающего устройства, и все мы взлетим на воздух…»

И что дальше? Оказывается, кровавый пир в Милай положительно сказался на… боеспособности подразделения. Однако эта «боеспособная» рота просуществовала недолго: вскоре после Милай, уже в марте 1969 года, ее разгромили вьетнамцы. Остатки роты были расформированы…

И все-таки, можно ли оправдывать преступления? Ни в Сонгми, нигде в другом районе Вьетнама, нигде в мире оправдать нельзя. Милай – это война, говорят одни. Милай – это «выпечка продукта по неправильному рецепту и не из тех компонентов».

Даже на суде оправдания бойне звучали все так же: «Жители деревни были всего-навсего какими-то вьетнашками, – нелюди». А убийства детей? Следовал такой довод: «Они вырастут и будут помогать взрослым бороться против нас». В отличие от представителей военной администрации участники событий в Милай никоим образом не стремились скрыть подробности совершенных злодеяний в этой деревне. Напротив. Их как будто радовал поворот событий: «Теперь, вместо того, чтобы переживать, вспоминая ужасные зрелища гибели своих товарищей на минных полях, они могли поговорить о Милай». Они хвастали друг перед другом своими «подвигами», как бойцы, вспоминавшие минувшие дни: «Сколько ты «уложил»?.. Да, было дело. С десяток… А сколько ухлопал ты?.. Надо посчитать… Один солдат очень обрадовался результатам… Он убил больше ста человек… Возможно, многие преувеличивали…» Но это был особый садизм.

На следующий день после дачи показаний Медлоу напоролся на мину и ему оторвало правую ногу. По словам очевидцев, Медлоу простонал: «Это Бог меня покарал». И со злостью процедил в адрес лейтенанта Колли: «Бог покарает и его. За то, что заставил меня совершить…»

Теперь о другом. Состояние «активного или пассивного свидетеля» было нормальным для американцев во время событий в Милай и на протяжении всей войны во Вьетнаме. Чтобы не принимать участия в массовых убийствах, человек должен был быть в чем-то непохожим на других. Это в тех условиях означало быть или диссидентом, или почти «ненормальным».

Во время бойни в Милай один из солдат, который не принимал в ней участия, бормотал: «Этого нельзя делать, это несправедливо». Однако тот солдат уже априори не был солдатом или был «не способен» воевать. И не потому, что не мог или не хотел воевать: он верил в идеалы своей страны, а потому, что давно не одобрял поступки других солдат по отношению к вьетнамцам. Он испытывал отвращение к войне вообще. Он отошел от «нормы» – и он не стрелял.

После событий в Милай большая дистанция, существовавшая между ним и остальными бойцами, не только увеличилась, а превратилась в пропасть. Он возненавидел тех, кого считал своими друзьями: «Я видел, как люди, которых я считал «хорошими парнями»… расстреливали всех на своем пути». Были и другие психологические состояния. Некоторые солдаты роты не стреляли в жителей Сонгми, но пытались скрыть это от тех, кто стрелял. Один, например, не убивал людей, а убивал скот. Он оставил такие записи: «Я не убивал людей, но никто это не знал. И поэтому никто меня не позорил».

Ключом к пониманию психологического настроения солдат во время событий в Милай, как и на протяжении всей войны США во Вьетнаме, могла стать статистика потерь врага (а не своих). Именно она стала «зеркалом зла», причиняемого войной. Подсчет потерь врага – обычная на войне процедура. Но если победы оцениваются только на основании такой статистики, то она превращается в «навязчивую идею и умышленную фальсификацию». Победы становились Пирровыми победами. Основной задачей американских солдат во Вьетнаме было убивать вьетнамцев (иначе зачем пришли они на чужую землю с бомбами и напалмом), а единственным критерием оценки личного вклада в успех всего подразделения становилось число убитых. Поэтому фальсификация статистики превращалась в единственный способ сохранения иллюзии состоявшегося настоящего боя. Убийство представлялось для человека с деформированным умом единственным средством преодоления собственного страха. В Милай убийства вьетнамцев «помогали» американским солдатам избавиться от чувства вины в смерти их же товарищей. Из «мишеней» они превратились во всемогущих сеятелей смерти, которые выполняли свою воинскую миссию. Только убийство стало для них подлинным мерилом власти, исполнения долга, поставленной задачи, умения быть настоящим солдатом. Поэтому даже не всегда убивая, в американской армии, как и в других армиях мира, которые не имеют возможности проверить свои силы в убийстве живой силы и мирного населения противника, создавалась «статистика убийств». Есть основания предполагать, что деревня Милай в определенной степени стала жертвой «статистических амбиций» командования Группы американских войск во Вьетнаме. Такая «статистика» способствовала служебному продвижению отдельных офицеров. Например, полковник Хендерсон, который давно и безуспешно мечтал стать генералом, «преуспевал в «статистике убийств и практике приписок». То же самое делал командир оперативного соединения полковник Фрэнк Баркер, отличавшийся особой агрессивностью и тщеславием. В его соединении были особо высокие показатели убитых, а его солдаты отличались способностью «отправить на тот свет» любого вьетнамца. Даже того, которого не видели в глаза. Безудержное стремление к высоким цифровым показателям в «статистике смертей врага» передавалось вниз по цепочке: от генералов до лейтенантов. От этой взаимосвязи страдали все, все стали жертвами деформации, психоза, порока.