Допускается, что Медина не отдавал прямого приказа убивать женщин и детей. Его призыв сочетал в себе абстрактные приказы с порывом служаки, с игрой на эмоциональном настроении солдат роты. В той экстремальной обстановке это неизбежно провоцировало массовые убийства.

Но это не оправдывало убийц. Какие бы психологические объяснения теперь не пытались найти, преступление осталось преступлением, актом чудовищным, варварским.

Другой участник побоища в Милай вспоминал, что когда Медина говорил о том, что они сожгут дома вьетнамцев, уничтожат скот и запасы продовольствия, отравят воду в колодцах, капрал со смаком прошептал ему на ухо: «Вот увидишь, это будет настоящая резня. Редкое зрелище».

Расследования событий в Милай показали, что за день до произнесения этой речи Медину инструктировал командир части полковник Хендерсон. Он, недавно принявший командование бригадой, якобы говорил, что намерен «навсегда избавиться от дислоцировавшегося поблизости подразделения вьетконгонских войск», и призывал роты «вести более решительную» борьбу против них. На инструктаже выступал командующий оперативной группой полковник Баркер. Он якобы призывал «сжигать жилища вьетнамцев, затопить все тоннели, траншеи, землянки, уничтожать скот и птицу».

Состояние «накачки» после психологической установки начальства влияло на все последующее поведение подчиненного человека. Можно сказать, что любое поведение вообще – это часто ответная реакция на чье-то брошенное слово. И поведение менялось под воздействием опыта прошлого и событий настоящего.

В восемь часов утра, после артподготовки, готовые к бою американские солдаты высадились с вертолетов в общине Сонгми, в деревне Милан. Сначала убийства носили случайный характер, а потом они приняли размах массовой резни. Вьетнамцев словно, сгонял и в «стада» и расстреливали. Перед расстрелом мужчин (особенно молодых) жестоко избивали. Женщин публично насиловали; дома поджигали, скот убивали. Убийства стали прямым следствием предварительного психологического настроя; лейтенант Уильям Колли требовал не оставлять свидетелей. Солдаты зарывали жертвы в прибрежные пески…

Почти все убийства были совершены к одиннадцати часам, когда рота устроила перерыв на «обед». Было убито уже четыреста или пятьсот жителей деревни. Позднее стало известно, что в то утро в соседней деревне общины Сонгми, где орудовала другая рога из оперативной группы американской армии, было убито еще около ста вьетнамских жителей.

Во время разгула убийств американцы вели себя так, будто шел бой. Сами участники побоища в Милай обратили внимание на то, что во время стрельбы они припадали на колено, приседали, «как будто попали под ответный огонь». Они так объясняли свое состояние:» Если ты действительно думаешь, что стреляешь в группу беззащитных людей, то зачем пригибаться к земле, зачем ползать? Для чего все эти ужимки и уловки? Значит, ты думаешь, что на самом деле с кем-то воюешь. Тебе кажется, что ты можешь быть тоже убит… что они представляют для тебя реальную опасность…» А что было здесь в Сонгми? Представления людей о жизни и смерти перевернулись. «Что-то в самом восприятии изменилось… Как было воспринимать мирных вьетнамцев? Мирные люди стали не безоружными, они так похожи на врагов, на военных или на тот образ врагов, который сложился в больном воображении». А еще был приказ. Кошмар смерти. Некоторые психологи пытались объяснить, что у американских солдат, совершивших злодеяния в Милай (и других мирных деревнях), были видения, миражи. Им якобы казалось, что перед ними вставали солдаты, а не старики, женщины и дети… Они, мол, «обнаружили врага», выкурили из убежищ, заставили «выйти из засады и сражаться». И значит: расстреливали солдат, а не мирных жителей.

Более того, в роте «С» были в основном новобранцы – не обстрелянные, не знавшие даже мелких перестрелок, и опасные встречи с минами и «ловушками для болванов» стали для них кошмаром, адом, катастрофой. И они стали спускать курок, не думая, кто стоит перед ними. Залп! Они хотели принять и приняли боевое крещение в Милай, а когда поняли, с кем имели дело, не подавали вида. Теперь они с упоением фанатиков и палачей вели убийственную и ужаснейшую расправу. Так американские психологи искали оправдание бойне в Сонгми. Фашисты тоже оправдывали свои действия…

Описания эмоционального состояния американских солдат в Милай, услышанные на допросах, были самыми разными. По воспоминаниям одних, когда солдаты стреляли в мирных жителей Сонгми, лица убийц не выражали никаких «эмоций». Царила какая-то «деловитая озабоченность». Время от времени «они, солдаты, прерывали свое занятие, чтобы перекусить или покурить». Другие утверждали, что во время убийств, насилия и разрушений американцы «зверели», становились «невменяемыми». Один солдат устроил «бешеную погоню» за свиньей, которую в конце концов заколол штыком; другие развлекались, бросая фанаты и стреляя в хрупких когай – юных жительниц деревни.

Оба описания психологически достоверны. «Деловитый вид» солдат объяснялся тем, что они пребывали в состоянии «эмоционального отупения». Они автоматически выполняли приказы и считали, что занимаются своим «профессиональным» делом. Безумными делало американцев зрелище бойни, кровь. Происходившее прорывало броню эмоциональной тупости, ломало чувства, все представления о выполнении «миссии выжившего». Все смешалось: страх перёд смертью и комплекс вины в смерти других солдат. Перед всеми стоял вопрос: «Кто следующий в очереди смертников?»

Убивая вьетнамцев, американские солдаты кричали: «Эй, вы, ублюдки! Это вам за Билла Вебера!», или «Плачьте, плачьте так, как плакали мы!» Вид массового убийства, этот кровавый «пир» сводил с ума, толкал на новые преступления. Это состояние знали многие убийцы, уголовники, считали следователи и американские журналисты.

Были ли проблески здравомыслия? Было разное. Только не здравомыслие. Ибо не было вообще ничего здравого. Вот записи одного из солдат: «…Проведя разведку, мы поняли, что подошли к обыкновенной деревне… Жители продолжали заниматься своими обычными делами, не обращали на нас никакого внимания… В деревню зашли 15–20 наших солдат. Потом, совсем неожиданно… жители забеспокоились… Вскоре кто-то из сержантов уже отдавал приказ «схватить тех двух и привести их сюда». Затем к ним добавили вон того третьего… Вот мы собрали целую толпу. А они в испуге кричали, визжали, брыкались и не могли понять, что происходит… Потом грянул выстрел. За ним – другой, и кто-то закричал: «Так тебе и надо, грязный ублюдок!»

Солдат пришел в такое возбуждение, что сам несколько раз выстрелил в толпу… Увидел, как упали несколько человек… Его охватил ужас. Но, чтобы как-то оправдать себя и свои действия, он выстрелил снова, еще и еще… Далее уже был психический шок.

Другой солдат вспоминал, что во время бойни он пытался решить, убивать ему или нет маленького испуганного мальчика, которому уже отстрелили одну руку. Он подумал, что мальчик, должно быть, ровесник его сестре, и спрашивал себя: «А что, если бы в нашей стране оказалась иностранная армия и какой-нибудь солдат смотрел на мою сестру, как я смотрю сейчас на этого малыша? Мог бы тот солдат убить мою сестру?» И он решил: «Если у него хватило смелости сделать это, то хватит ее и у меня», и нажал на курок.