— Тогда тем более, — улыбнулся Аракелов. — А то я хотел предложить вам свой, у меня с собой несколько комплектов.

— Где? — поинтересовался Ганшин. — И вообще, откуда вы тут взялись? — С этого вопроса следовало бы, конечно, начать, однако лучше поздно, чем никогда.

— На катере. А катер — на якоре. Неподалеку отсюда, в маленькой такой бухточке. Как она называется, Аина?

«Ого, — подумал Ганшин, — как он с ней запросто, вот это я понимаю сразу же на короткой ноге…» — Он закурил.

— Ко-те-Томонга-о-Рано-Матуа, — отозвалась Папалеаиаина. — Если буквально — «место, где высадился Рано-прародитель».

— Вот-вот. И мы тоже там высадились. Место удобное. Умели предки выбирать, ничего не скажешь…

Жюстин предложила гостям поужинать, но они дружно отказались. Отказались они и от предложенного Ганшиным ночлега в одном из свободных надувных домиков.

— И вам хлопоты, — сказал Аракелов, — и нам на катере спокойнее. Место незнакомое, дно неизвестное, как якорь держать будет — одному Нептуну ведомо…

Так что, поболтав о том о сем еще с полчаса, гости покинули лагерь. Остался только всерьез разоспавшийся Амбал. Венька хотел было забрать его, но воспротивилась Папалеаиаина, взявшая кота под свое покровительство. Заменить его на катере вызвался Янг, которому явно не терпелось выудить что-то у Аракелова…

«Нет, что ни говори, а это настоящая жизнь… Двенадцать лет вкалывал в этой дурацкой конторе в Аделаиде („Будьте любезны, мистер Блеквуд, рассчитайте, пожалуйста…“ — „К утру будет готово, сэр…“). Зато теперь можно делать, чего душа пожелает. Яхта моя, океан передо мной — иду куда хочу, живу где хочу… Кончатся деньги — в любом порту подработать можно. И на ремонт хватит, и на провиант… А на худой конец всегда сумею найти новых спутников. И не без денег. Не то что эти двое. Аль, может, и ничего парень, хоть и тряпка, вертит им Линда, как захочет, но вместе они… Нет! Оставлю их на Тонга. Решено. Любым способом от них избавлюсь. Лучше уж вдвоем с Робертой… Что там, одному — и то лучше… Так что крепись, Джайн, еще месяц, ну месяц с небольшим — и ты от этих свиноедов избавишься. Раз и навсегда. И — на Фиджи. На Фиджи я ведь еще не был… Райские, говорят, места там, на Фиджи…»

Когда Папалеаиаина подошла к домику, который Ганшин делил с Оге Бенгтссеном, мужчины стояли на пороге, озадаченно разглядывая такие же билеты, как и тот, что лежал у нее в кармане.

— Что бы это могло значить, Николя? — поинтересовалась Папалеаиаина, усаживаясь на ступеньки крыльца. Жесткий желтый пластик прогрелся на солнце, и сидеть было неприятно. Она тотчас встала. — Ну?

— Это вы меня спрашиваете, Анна? — Ганшин приложил все усилия, чтобы в его словах прозвучали иронические и даже саркастические ноты, но Папалеаиаина не соизволила их заметить.

— А почему бы и нет?

— Потому что вы каждую свободную минуту возитесь с этими курортниками, вы, а не я.

Курортниками Ганшин окрестил Аракелова с Блюмингом, а позже присовокупил к ним и Янга, который как-то незаметно и органично вошел в аракеловскую команду. Папалеаиаину — да и не ее одну — такая ганшинска нетерпимость немало забавляла, ибо никаких видимых, серьезных причин дл нее не было в помине. Тем не менее едва ли не каждый вечер во врем ставших за последние дни традиционными бесед у костра, Ганшин нет-нет да ворчал — про себя, но так, чтобы кто-нибудь из сидящих поблизости мог все же расслышать: «Курортники… бездельники… И чем они только тут занимаются? Купаются да рыбачат за казенный счет?..»

Папалеаиаина вытащила из кармана листок плотной глянцевитой бумаги явно страничку из маленького карманного блокнота — и снова принялась рассматривать его. Надпись, выполненная по всем канонам каллиграфии, окруженная затейливой, вычерченной легкими острыми движениями пера рамкой, гласила: «Фрайди-Анлендское филармоническое общество имеет честь пригласить Вас на концерт, который состоится нынче ночью на траверзе залива Ко-те-Томонга-о-Рано-Матуа. В программе Первая („Приливная“) симфония Сизигия. Исполнитель Селена Перигей. Начало в 01:30. Вход бесплатный. Форма одежды купальная. Секретарь Общества Орсон С. Янг».

— Любопытно… — протянула Папалеаиаина. — Хотела бы я знать, что они задумали… Вы слышали когда-нибудь о такой симфонии, Николя?

— Никогда. Но я в музыке плохо разбираюсь, так что мое незнание — не критерий. И, признаюсь вам, Анна, не горю желанием узнать. Завтра тяжелый день, и болтаться где-то ночью, чтобы получить сомнительное удовольствие… Благодарю покорно!

— Что ж, дело ваше, Николя. А мне любопытно. Жюстин с Грантом, думаю, тоже. А вы, Оге? К кому присоединитесь — к Николя или к нам?

— Подумаю, — буркнул Бенгтссен, поворачиваясь, чтобы скрыться в прохладе дома. Мужская солидарность явно боролась в нем с естественным любопытством. Папалеаиаина улыбнулась.

— Ладно, тогда пойду отдыхать. Если концерт ночной, а день завтра тяжелый — надо поспать сейчас, правда?

Впрочем, поспать ей не удалось. Сперва забежала на минутку Жюстин пощебетать о странном приглашении. Что могла сказать ей Папалеаиаина? Только то, что до вечера не так уж долго, а выжать из аракеловской братии все подробности за ужином окажется, надо полагать, делом не слишком сложным. В крайнем случае — подождем до ночи; в конце концов, сюрприз на то и сюрприз…

Потом она полчаса провозилась с Амбалом. Вот уж кому жизнь на острове пошла не впрок! Трудно сказать, где крылся корень зла: то ли в непривычной обстановке (ведь, по рассказам Аракелова, кот всю жизнь почти не покидал корабельной палубы, разве что в поисках развлечений отправлялся порой на свидания с портовыми кошками), то ли подцепил он, шляясь задворками папаленимского порта, какую-то хворь… Но так или иначе, Амбала было не узнать. Он дичился всех, делая исключение для Аракелова, Вени и самой Папалеаиаины, но даже их присутствие он лишь стоически терпел, что было прямо-таки написано на его выразительной морде, утратившей за последние дни бойцовскую наглость и приобретшей скорбное, несчастное выражение. Он почти не ел, целыми днями лежал, закрыв нос пушистым хвостом, зато по ночам то начинал орать, причем голосом настолько гнусаво-тоскливым, что даже у Папалеаиаины, несмотря на все сочувствие к Амбаловым бедам, появлялось нестерпимое желание выплеснуть на него ведро воды, то забивалс в какой-нибудь темный угол и сверкал оттуда глазами, а если к нему протягивали руку, шипел, закладывая при этом уши назад таким образом, что голова становилась похожей на огромный рыжий апельсин…

На этот раз Папалеаиаине все же удалось заставить Амбала поесть; правильнее было бы сказать — уговорить, потому что изволил он откушать рыбки только после длительных оглаживаний, увещеваний и улещений.

Когда же в конце концов Папалеаиаина улеглась (Амбал тут же свернулс клубком у нее в ногах), то почувствовала, что сна нет ни в одном глазу. Состояние это было ей не в диковинку, она уже давно подметила за собой странную особенность: чем больше усталость, тем меньше хочется спать. Помнится, лет пять назад, еще в студенческие времена, в тот самый год, когда ей пришлось одновременно писать дипломную работу и сниматься в кино, когда жизнь уплотнилась до предела и, казалось бы, нужно до конца использовать каждую минуту отдыха, она несколько месяцев мучилась жесточайшей бессонницей, и даже старый Здравко Чолич, ее психиатр, ничем не мог ей помочь, тем более что глушить себя снотворными она отказывалась наотрез. Но странное дело: эти месяцы представлялись ей сейчас не адом, а скорее раем. Не потому ли, что ее всю жизнь отличала невероятная, фантастическая жадность? Не к каким-то материальным вещам, к ним она всегда была более или менее равнодушна — настолько, насколько это возможно для молодой и следящей за собой женщины, — а к самой жизни. С детства Папалеаиаине хотелось все испробовать, всякое испытать, всюду побывать, везде успеть… И, прекрасно отдавая себе отчет в недостижимости этого, она тем не менее стремилась насколько возможно приблизиться к своей цели.