— Итак, леди и джентльмены, прошу приготовиться к погружению. Снаряжение в каюте — Веня, раздай, пожалуйста, и помоги подогнать. В воду идем вместе, на катере никого не должно остаться минут через… — он посмотрел на часы, — двадцать, не больше. Нырять умеют все. Но береженого, как говорится, бог бережет. А потому я страхую Аину и Жюстин, ты, Веня, возьми на себя Гранта, а вы, Орсон, пригляните за Карлосом. Возражений нет?

— Возражений-то нет, — негромко протянул Кортехо. — Зато есть вопросы.

— На вопросы мы отвечать будем потом.

— Кто это мы?

— Мы — это мы. — Аракелов довольно ухмыльнулся. — Мистер Янг, товарищ Блюминг и ваш покорный слуга. Фрайди-Айлендское филармоническое общество.

— Оставь их, Карлос, — вмешалась Жюстин. — Ты ж видишь, они решили молчать до последнего.

Кортехо с комическим видом развел руками и стал примерять подводную амуницию. С носа донеслись звуки лебедочной трещотки: прилив набирал силу, автомат почуял нагрузку и стравил еще несколько саженей якорного троса.

— И долго продлится ваш концерт? — спросила Папалеаиаина.

— Как сказать? — пожал плечами Янг. — Часа полтора примерно.

— А потому, Анна, натритесь-ка термофлексом, — вставил Аракелов. — Вода здесь, конечно, теплая, но…

— Слушайте, моряк, — Папалеаиаина частенько именовала Аракелова таким образом, явно поддразнивая и словно не видя, как он при этом каждый раз поеживается; такие оттенки взаимоотношений всегда разжигали любопытство Янга, и он поклялся себе, что рано или поздно докопается, в чем тут дело. — Слушайте, моряк, я все-таки родилась здесь. И еще в детстве плавала с Центрального Караури на Капа-Кауа, а это двадцать восемь миль, между прочим. Так что…

— Воля ваша, Анна, — Аракелов никак не хотел сдаваться, и Янг не мог взять в толк, что им движет: упрямство или профессиональный педантизм, но лучше бы вы все-таки натерлись. Тем более что плыть — это одно, а просто висеть, под водой… И мне спокойней будет.

— Что с вами сделаешь, — вздохнула Папалеаиаина. — Повинуюсь, мой капитан.

— Вот-вот, так оно лучше будет, — кивнул Аракелов. — Там Веня в каюте термофлекс раздает, давайте.

Папалеаиаина, пригнувшись, шагнула в салон. Аракелов с Янгом остались в кокпите вдвоем.

— Ну что, Алекс? — негромко спросил Янг. — Пора?

Аракелов снова взглянул на часы:

— Да. Минут пять еще есть в запасе. Но не больше. Вы что-нибудь чувствуете?

— Тоскливо делается.

Аракелов прислушался к себе.

— Пожалуй… Под разговор-то и незаметно. Ну давайте.

Янг заглянул в каюту:

— Пора, друзья мои. Третий звонок.

Черная, негостеприимная, когда смотришь с палубы, вода приняла тело нежно и ласково. Янг нырнул, сделал несколько резких движений: фильтр «намордника» работал прекрасно, кислорода хватало. Тогда он всплыл и, придерживаясь рукой за скобу трапа, стал подстраховывать остальных. Женщины скользнули в воду красиво, без всплеска; Янг не удержался и одобрительно поднял руку с выставленным большим пальцем. Грант осторожно и аккуратно спускался по трапу, пока вода не сомкнулась над головой. За ним неуклюже бултыхнулся Кортехо, взметнув фонтан брызг. Последними прыгнули Аракелов и Блюминг. Когда все оказались в сборе, Аракелов включил фонарь и нырнул. Остальные последовали его примеру.

Янг держался чуть позади, так сказать, в арьергарде. Плыть было легко балластный пояс подогнан удачно, а такая глубина не может доставить неудобств даже новичкам вроде порученного его заботам Кортехо. Янг несколькими сильными толчками ластов догнал Карлоса, легонько похлопал по плечу и указал — вперед.

Наконец они добрались до нужного места. Дно здесь поднималось крутым горбом, похожим на панцирь гигантской черепахи. Диаметр горба достигал добрых сорока метров. Этакий холм, подошва которого уходила вниз саженей на двадцать, а вершина не достигала поверхности на какой-нибудь пяток метров. Янг считал себя опытным рифкомбером, и это действительно было так, но в который уже раз за последние дни он подивился аракеловской интуиции: в абсолютной темноте, которую лучи фонарей разгоняли всего на пять-шесть метров, Аракелов на одном чутье вывел их точно в нужное место, вывел не петляя, без спирального поиска, самым прямым, кратчайшим путем. Вот это класс!..

Янг и Блюминг помогли всей компании расположиться на склоне подводного холма. Это было непросто: сидеть под водой — целая наука, а просто висеть не давало приливное течение, все сильнее увлекавшее в сторону берега. Приходилось пристраиваться в самых разнообразных позах, держась за камни, которые здесь, к счастью, были почти чистыми, не обросшими водорослями, и потому давали надежную опору рукам.

Янг посмотрел на часы. Вроде бы самое время. И тут же Аракелов, осветив себя фонарем, поднял руку, призывая ко вниманию. Янг удобно заклинился в щели между двумя валунами. Он уже испытал это вчера ночью и сейчас знал, чего ждать, знал, как это будет; но именно потому весь напрягся в предвкушении, с одной стороны, того чуда, которое будет явлено им сейчас, а с другой — впечатления, которое произведет оно на Папазянов, Кортехо и Папалеаиаину.

В посвистывание, чириканье, чечеточный перестук, шипенье — обычный шумовой фон морской жизни — вплелся вдруг новый звук. Янг ждал его, но все равно он пришел внезапно, пришел, казалось, со всех сторон одновременно. И хотя Янг прекрасно знал, что под водой человек не может определить направление на источник звука, эффект все равно был ошеломляющий. Словно какой-то свифтовский великан протяжно и тоскливо вздохнул, нет, не вздохнул, а взяв гигантскую трубу, дунул — но не просто так, резвясь, от нечего делать, а примериваясь, ласково и умело; так первое, пробное прикосновение смычка к струне становится порой предвестием вдохновенного исполнения… Звук ширился, множился, рос — теперь уже не великан, пусть даже самый невероятно огромный, а, казалось, вся темная, невидимая там, вдали, махина острова пробудилась и, ликуя от полноты сил и ощущени жизни, издавала страстный, трубный, насыщенный потаенной вибрацией клич. Его нельзя было просто слушать и слышать — он пронизывал насквозь, с ним в унисон начинал вибрировать весь организм, все тело, и Янг ощутил, что растворяется в этих волнах звука, медленных и торжественных, тягучих, но не вялых, а мощно-мажорных. Это была песня жизни, но жизни иной, с другим размахом и темпом, с иным пространством и временем. Так мог бы петь Океан, так могла бы петь Земля, будь они едиными живыми существами, для которых нет расстояний и даже вечность — мгновенна. И сам Янг ощутил себя таким вот существом, непередаваемо огромным и древним, посылающим сквозь бездны свой зов и не ждущим ответа, потому что любое ожидание бессмысленно дл него, ибо, сколь бы длительным оно ни было, оно конечно, он же вечен, вечен как Вселенная, и даже если Вселенной не станет, он пребудет всегда, трагически одинокий, но непобедимый и неусмиренный, и будет слать и слать свой зов, и рано или поздно на зов этот откликнется Тот, Та или То, к кому он обращен… И ожидание ответа томило, хотя еще мгновение назад Янг ни за что не поверил бы, что так мучительно может давить нескончаемое одиночество, и, когда терпеть оказалось уже невмочь, когда, сочась кровью, стала рваться душа, ответ вдруг пришел, он родился в глубинах, самых потаенных недрах собственного его существа — родился вместе с новым звуком, захлестнувшим и поглотившим его без остатка. И так прекрасен, так манящ был этот звук, что хотелось идти и идти ему навстречу, и он плыл, плыл сквозь, звездную россыпь, сквозь космические бездны, а звук уходил, он истончался и таял, пока не исчез совсем, и тогда Янг ощутил бархатистую прохладу воды и шероховатую поверхность камня, вдавившегося в бок.