— А Агате пообещал ещё и в локоть стрельнуть…

— Я же никак не могла понять Томаша, пусть бы подписал, они отправятся снимать деньги, а мы успели бы предупредить банк…

— Я и сам так подумал, дурак последний, подписал, а они хитрее оказались. Впустили третьего, я и не знал, что тут ещё один бандит прячется, и заявили, что пока не собираются уходить. Выйдут только после того, как их напарник снимет мои деньги. Не могут они мне доверять, вдруг я что не так написал, подпись сменил или ещё что, тогда пусть пеняю на себя, одним членом семьи станет меньше. К счастью, я заполнил все правильно…

— Ничего себе, к счастью!

— А когда в кухне жрали, мешки с голов снимали, я подглядел…

— Мне сделали перевязку, и ещё, мерзавец, приговаривал — сами видите, если по-хорошему, то и мы к вам с добром, пся крев!

— Пока третий снимал деньги в банке, эти по очереди ходили в кухню подкрепляться, знала бы, какой яд подложила! Этот с пушкой сидел с нами, а тот в кухне хозяйничал. Почти не разговаривали, и время тянулось и тянулось. Адась плакал…

— А я нет!

— Томашу тоже заклеили рот пластырем, отклеили только тогда, когда ты позвонила, и велели наговорить глупостей…

— И пригрозили, что ещё и пани кооптируют в наше общество, если я пани не прогоню к чертям собачьим, так выразились…

— А у меня внутри так все и обмерло. Подумала — а ну как и вправду уйдёшь, разозлившись на заказчика-хама, если узнала его по голосу, или будешь ждать в забегаловке, если не узнала…

— А я специально ещё от себя прибавил, что Агата лежит пьяная, надеялся, пани поймёт, ведь пани знает — Агата совсем не пьёт…

— И тут я уже испугалась, вдруг ты и в самом деле что-то заподозришь и отколешь какой номер… Они тебя и пристрелить могли.

— Наконец позвонил третий сообщник и, видимо, сообщил, что все в порядке, потому что негодяи собрались уходить. Положили на столе нож…

— И вилку…

— Гжесь, я тебя отправлю-таки наверх, если не перестанешь перебивать! Таким ножом не скоро перережешь верёвки, специально отобрали такой…

— И сказали, что они с сожалением покидают нас, а освободиться мы сможем и сами, вон, на столе, нож. Гимнастика полезна для здоровья, так что наше освобождение в наших руках…

Тут наконец и Элюня смогла вставить слово:

— А это я уже видела в окно. Самые последние минуты, когда позвонил телефон. И пожалуй, куплю все-таки сотовый, ведь если бы он у меня был, я бы сразу позвонила в полицию, глядишь, успели бы их перехватить.

Тут приехала полицейская машина и все представление началось по новой. А через десять минут прибыл комиссар Бежан собственной персоной, очень обрадовался, увидев Элюню, и принялся распоряжаться.

* * *

— Ну и сама видишь, как получается, — с горечью произнесла Агата, на предплечье которой красовалась повязка, профессионально сделанная полицейской медсестрой. — Отступать мне некуда, не могу же я его теперь бросить, когда он всего состояния лишился. Лежачего не бьют.

Они с Элюней в кухне готовили утешение для следственной группы, сократившейся до минимума. Собственно, готовила Элюня, Агата лишь давала указания, ибо не могла пошевелить рукой. Элюня полностью разделяла мнение подруги: просто бессовестно было бы бросить на произвол судьбы внезапно обедневшего Парковича. Богатого ещё можно водить за нос, бедного же не позволяет элементарная порядочность. Как бы ни была корыстолюбива Агата, но есть же предел…

— Ничего, дом у него остался, — попыталась Элюня утешить подругу. — Уже что-то… И машина.

— Не хватит на бензин, отсюда далеко до города. Холера, надо же, как влипла!

— Но ведь сама говорила, вроде бы Ромочка начал того…

Встав со стула, Агата левой рукой достала с полки перец и приправу, подсунула их Элюне и вздохнула тяжко.

— Надо сделать поострее нашу размазню, совсем пресная получилась, потом намажешь на хлеб. А я-то планировала такой ужин закатить! Томаш любит поесть, я в морозилке припрятала готовые фаршированные зразы, только разогреть, полчаса, не больше, но сейчас что-то аппетита нет. Да нет, не из-за того, что Томаш разорился, просто с одной рукой несподручно. Вот именно, Ромочка отколол номер! Заявился ко мне на работу пьяный, лыка не вяжет, и принялся скандалить. Пришлось его силой выдворять. А до этого уже житья в доме не стало. То по целым дням молчит с таким видом, что страшно подойти, то, наоборот, с утра до ночи поносит последними словами, ну просто жуть. И даже, признаюсь тебе, в постели от него стало мало проку. Может, и притворялся, но на кой мне такие номера? Я собралась с силами и решила устроить примирительный вечер. Представь, я в чёрных кружевах, на столе свечи и бургундское, ребёнок у бабушки, все путём, так он… Бургундское о стенку, утку с яблоками за окно! Ещё хорошо, ни в кого не попал. И меня обзывал последними словами. Ну я его, пьяную морду, и вышвырнула из дому. И ещё, дура старая, надеялась, дескать, это он от ревности страдает, вернётся, помиримся, вот только опомнится. Как же, и не подумал! Так что меня теперь уже не так сильно к нему тянет…

Заканчивая готовить бутерброды для полиции, Элюня с тихим ужасом слушала излияния подруги. Нет, Павлик, каким бы он ни был, утками не швырялся, а если и обзывал, то не последними словами, выражался культурно, по-книжному. Тоже обидно, но все-таки… Разве что иногда у него вырывалась идиотка. С Казиком же она могла делать, что ей заблагорассудится. А вот Стефан… Что Стефан? Тот просто джентльмен, идеал джентльмена. Как бедная Агата могла вообще такое вынести?

— Ну нет! — решительно заявила она. — Кончай с ним, и поскорее. Даже если на коленях станет просить прощения, ты теперь знаешь, на что твой Ромочка способен. Представляешь, что за жизнь с ним тебя ожидает?

— И к тому же остался должен мне почти сорок миллионов, — мрачно добавила Агата. — Четыре тысячи нынешними. Да я бы и работала на него, я такая, но тогда Адася не прокормлю, даже если стану вкалывать с утра до ночи. Дура я. Так что же мне делать?

Элюня возмутилась.

— Ты и в самом деле… глупая. Что в таком мужике может привлекать?

— Да просто влюбилась. И как мужчина был на высоте…

— Был да сплыл, сама призналась. И сдаётся мне, уже не будет, назло тебе. Нет, я советую Томаша. Вот только если бы он хоть немножко похудел… Ну хоть капельку, было бы то, что надо. Очень симпатичный и тебя любит, это сразу видно. Как он на твою раненую руку глядел, когда сидел привязанный и с заткнутым ртом! Не на сына родного, а на тебя, сама видела.

— Я и без тебя знаю, что любит. Уж он у меня похудеет, характера у меня хватит. Только вот… как бы тебе объяснить. С ним все такое обычное, упорядоченное, приличное… ну, как положено, и в этих вещах тоже. А у Ромочки всякие идеи появлялись. Я же не собираюсь Томашу изменять, впрочем, об этом я уже говорила, я не Юстина, пусть денежки меня и влекут, но по-честному.