Но вернемся в лето 1917 года…

…Корнилов уже назначен главковерхом, но в ставку не едет, остается на Юго-Западном фронте, где он, по слухам, подбирает себе помощников. Не торопится туда и Филоненко, назначенный в ставку комиссаром Временного правительства. Меж тем война еще не окончена, около миллиона солдат находятся в окопах, гибнут от огня немецкой артиллерии, почти никакого управления русскими войсками нет. Ставка парализована. Руководители союзнических военных миссий при ставке бомбардируют Временное правительство запросами — когда прибудет главнокомандующий?

Керенский им не отвечает… Впоследствии министр Временного правительства Терещенко засвидетельствует, что в эти дни у него создавалось впечатление, что всем, что было связано с Корниловым, занималось не правительство, — роль Керенского ограничилась только приказом о назначении генерала, а все остальное решалось другими силами, с которыми Керенский не мог не считаться…

Это очень важное свидетельство — оно подтверждает, что за спиной Корнилова с самого начала его сказочного вознесения стояли некие могущественные силы. Что это были за силы, мы позже узнаем…

Керенский пригласил к себе Савинкова и дал ему прочитать очередные телеграммы от глав союзнических военных миссий.

— Только что мне звонил английский посол Бьюкенен, — раздраженно сказал Керенский. — Разговаривал непозволительно, требовал, вы понимаете — требовал сказать, когда начнет действовать ставка и какие у нас намечены военные планы.

— Неужели он ничего не понимает? — спросил Савинков, швырнув на стол прочитанные телеграммы.

— Они все прекрасно понимают! — быстро распаляясь, заговорил Керенский. — Они имеют исчерпывающую информацию обо всем, в том числе и о нас с вами. Но они официально признали нас, и это значит, что мы их военные союзники. Поэтому они считают себя вправе требовать.

— Но мы же свою военную программу объявили. Вы в каждой речи прокламируете войну до победного конца. Что же мы можем еще? Мы же политики, а не генералы, — сказал Савинков.

— Но вы-то, Борис Викторович, управляете военным министерством, — напомнил Керенский.

— Но я и не произношу речей, — парировал Савинков.

— Оставьте, Борис Викторович, — устало обронил Керенский. — В ставке разброд, и они это видят. А им нужно одно — чтобы русская армия воевала, на все остальное им наплевать. На нас в том числе… — Керенский встал и начал прохаживаться перед столом, поглаживая ладонью свои ежистые волосы. — Крайне запутанный узел… крайне… — говорил он негромко, размышляя вслух. — Петроградский Совет — один наш с вами фронт, и мне там все труднее… Ленин и его компания — фронт второй, отсюда можно ждать чего угодно. Союзники — фронт третий. Дума — четвертый.

— Родив вас, Дума фактически умерла, — сказал Савинков.

— Вы прекрасно знаете, что все монархическое крыло Думы действует, и это неважно, что они собираются не в Таврическом дворце. С ними абсолютное большинство заметных генералов, а это армия, Борис Викторович. Армия, которая наш с вами пятый фронт. Экономическая разруха и безалаберщина в государственном аппарате и на местах — фронт номер шесть. А то, что мы обязаны сделать на фронте нашего военного союзничества, путает нам карты на всех фронтах. Крайне запутанный узел… Крайне… — Керенский вернулся к столу и сел, откинувшись на спинку кресла.

— Что американцы? Их посол был у вас? — спросил Савинков, хотя прекрасно знал, что американский посол сегодня утром пробыл в этом кабинете больше часа.

В эти дни в реакционных кругах Петрограда с нетерпением и надеждой ждали, какую позицию займет Америка. Керенский считал, что вступление Америки в войну решит или даже устранит большинство проблем. Но американский посланник в Петрограде до последнего времени не проявлял заметной активности, и сегодняшний его визит был первым, но и его он попросил считать неофициальным и не вносить в протокол. И сам разговор был на редкость неконкретным и ничего не обещающим. Сейчас Керенскому не очень хотелось рассказывать о визите американца…

— Он спросил, сколько еще может воевать наша армия? — Керенский помолчал и продолжал: — Я ему ответил: если бы я назвал вам такой срок, я был бы авантюристом. А когда я стал говорить о внутреннем положении в России, он меня прервал, сказав, что наши внутренние дела его не интересуют. И стал задавать нелепейшие вопросы, вроде есть ли у меня семья или не мешает ли нам то, что наше правительство называется Временным. А когда я сказал ему, что могущественная Америка могла бы навести порядок в мировом хаосе, он заявил: да, Америка действительно сильна, но она не волшебница. И, только прощаясь, спросил: почему ваша ставка без головы? В общем, я разочарован, Борис Викторович. По-моему, эту надежду мы теряем. Америка страна торгашей, и никогда не знаешь, что ей в данный момент выгодно.

— Я думаю, они должны понимать, каким грандиозным рынком для них могла бы стать Россия, — сказал Савинков и спросил: — Об этом разговора не было?

Керенский не ответил и спросил:

— Но что все-таки можно сделать со ставкой?

— Корнилов прибудет туда недели через две, не раньше, — ответил Савинков. — Но чтобы произошло какое-то движение воды, я предлагаю немедленно послать в ставку нашего комиссара. Филоненко к выезду готов, и до появления Корнилова он сможет успокоить там союзников.

— Да, пусть выезжает немедленно, — согласился Керенский.

Итак, на горизонте новая фигура — Филоненко. Кто он? Откуда взялся?

Керенский его совершенно не знает, но верит Савинкову, который сказал ему, что он может верить Филоненко, как ему.

Как только стало известно назначение Филоненко главным комиссаром в ставку, на фронте в 8-й армии, в дивизионе, где раньше служил Филоненко, состоялось собрание солдат и офицеров, которое постановило: «Довести до сведения военного министра Керенского, совета Р и СД и Исполнительного комитета съезда Советов, что вся предыдущая деятельность Филоненко в бытность его офицером в дивизионе выражалась в систематическом издевательстве над солдатами, для которых у него не было иного названия, как «болван», «дурак» и т. п., в сечении розгами, например ефрейтора Разина, причем, будучи адъютантом, применял порку без разрешения командира дивизиона, исключительно опираясь на свое положение, что ему никто не смел перечить в мордобитии, которым он всегда грозил и цинично проповедовал, и самом невозможном, оскорбительном отношении к солдатам, на которых он смотрел как на низшие существа, а потому, принимая во внимание эту деятельность, считаем, что Филоненко не может занимать поста комиссара революционного правительства…»

Это постановление читал Савинков и… сдал в архив, где оно и хранится по сей день в «Деле Корнилова». Фронтовики не понимали, что комиссаром при Корнилове должен быть именно такой человек. А Савинков прекрасно знал, за кого ручался, как за себя…

Работавший в ставке полковник Данилов С. И. впоследствии писал: «Появление в главной ставке господина Филоненко — одно из необъяснимых явлений тех дней. Хам, наглец, безграмотный в военном отношении тип, он в святая святых русской армии вел себя как жандармский прапорщик. Подслушивал разговоры генералов, третировал в глазах Корнилова работников ставки, объявлял их заговорщиками против главковерха. Но, минуя его, попасть к главковерху было невозможно…»