Впереди показалась еще одна патрульная машина. Вооруженный гаишник в бронежилете преграждал нам дорогу. Храповицкий вновь нажал на клаксон. Он мчался прямо на гаишника.

— Вова, тормози! — заорал я, хватая его за руку. Машина вильнула, пролетая. Гаишник в последнюю секунду успел отпрыгнуть в сторону.

— Ты что, с ума сошел! — крикнул я.

— В бизнесе главное — последовательность! — ответил Храповицкий, злорадно усмехаясь. — Никогда не отступай!

Теперь за нами гнались уже две машины. Храповицкий сворачивал в какие-то проулки и вновь выскакивал на шоссе. Я уже не понимал, где мы. Вой сирен позади становился нестерпимым.

— Я ее брошу! — повторил Храповицкий твердо. — Навсегда! Но не сразу, — добавил он, спохватываясь. — Я буду приходить каждый день и топтать ей душу. А этого козла, с которым она спит, я подвешу в ее спальне. Заместо люстры. Она у меня наплачется!

— Володя, остановись! — твердил я.

— Точно! — вдруг согласился он. — Стоп! Мы возвращаемся. Я прибью ее прямо сейчас.

Он нажал на тормоза, машину с визгом развернуло, протащило метров тридцать и вынесло на середину дороги. И тут гаишники нас, наконец, настигли. Они высыпали на улицу с автоматами в руках и окружили нас со всех сторон.

— Выходи из машины! — кричали они. — Руки на капот!

Их было человек пять или шесть. Они были в ярости. Я их понимал. Я был бы на их стороне. Если бы не был на другой.

— Где твои удостоверения? — накинулся я на Храповицкого.

В отличие от меня, Храповицкий не покидал дома, не захватив с собой десяток разрешений, подписанных самыми высокими милицейскими начальниками. У него было даже удостоверение, выданное министром, позволяющее ему чуть ли не возить трупы в багажнике на красный свет.

— В сумке, где же еще! — ответил Храповицкий.

— А сумка где? — лихорадочно озирался я. Гаишники за окном надрывались в крике.

— У Маринки, наверное, — предположил он задумчиво. — А там, кстати, денег — куча. Повезло ей! Теперь еще и наживется…

Внутри у меня все сжалось.

— Похоже, мы влипли! — сообщил я вслух.

— Не бойся, — отмахнулся Храповицкий. — Со мной — не пропадешь.

Он опустил окошко и высунул голову.

— Пошли отсюда! — скомандовал он гаишникам. — Построиться в колонну — и марш! Иначе будет плохо!

Гаишники озверели.

— Вылезай из машины! — орали они. — Стрелять будем!

— Вы знаете, дураки, кто я такой? — снисходительно поинтересовался Храповицкий.

— Бандит поганый! Кто же еще! — огрызнулся один из автоматчиков, белобрысый парень с усиками.

— Чурка! — презрительно добавил второй, покрепче, и сплюнул на землю. — Выходи, я кому сказал!

Очевидно, семитскую внешность Храповицкого он принял за кавказскую. Храповицкий вдруг сразу присмирел.

— Ну, раз я чурка, то молчу! — сообщил он, открыл дверцу и соскользнул с сиденья. — Моя не понимать по-русски. Моя будет выходить сдаваться. Нихт фергенюген!

Гаишник, как и я, не знал, что такое «нихт фергенюген». Возможно, и сам Храповицкий имел смутное представление о значении этого загадочного выражения.

— Лапы подними! — на всякий случай приказал тот, что покрепче. Храповицкий послушно поднял руки.

Парень опустил автомат и шагнул к нему. И в эту минуту Храповицкий, сцепив кулаки, с размаху врезал ему в ухо рубящим движением. Тот охнул и рухнул на землю. Дрался Храповицкий по-мужицки: без всякой техники, но с чувством. Он успел еще двинуть белобрысому с левой, но попал не в челюсть, а в нос. Тот взвизгнул, закрыл лицо ладонями, но устоял.

В следующую секунду трое автоматчиков набросились на Храповицкого, сбили его с ног и принялись заламывать руки. Он отчаянно сопротивлялся и что-то азартно выкрикивал. Я кинулся к нему на помощь. К своему стыду, я успел уронить только одного. Потом кто-то ударил меня прикладом по затылку. В глазах потемнело, и я упал. Наверное, потерял сознание.

Я пришел в себя через несколько минут. Мы с Храповицким лежали ничком на дороге, уткнувшись лицами в дорожную пыль. Руки у нас были в наручниках, за спиной. Голова гудела, и в глазах вспыхивали искры. Во рту я чувствовал вкус крови и земли. Ребра болели. Видимо, нас успели изрядно потоптать.

— Вызываем подкрепление! — кричал кто-то из гаишников по станции. — Задержаны двое бандитов. Один с оружием, без документов.

Я с трудом повернул голову и посмотрел на Храповицкого. Бровь у него была рассечена, и по щеке на землю капала кровь. Лицо заплыло.

— Здорово, Андрюха, — радостно прохрипел он. — Ты что здесь делаешь?

— Отдохнуть прилег, — огрызнулся я, перебарывая подступавшую тошноту. — Какой же ты дурак!

— Полегче с начальником, — проворчал Храповицкий. — Я, между прочим, тут не просто так валяюсь!

— Ребята! — воззвал я к гаишникам. — Произошло недоразумение. Я сейчас вам все объясню!

— Не разговаривай с этими животными! — приказал Храповицкий. — Я их завтра рвать буду. На части.

Ответом нам были новые пинки.

— Видал, как на Родине олигархов угнетают, — корчась, проворчал Храповицкий. — Вот и строй им после этого развитой капитализм!

Подъехали еще две машины с бойцами ОМОНа. Тоже в бронежилетах и с автоматами.

— В чем дело? — отрывисто спросил у гаишников молодой капитан.

— Бандитов поймали, — ответили те, запыхавшись от побоев. Но с гордостью. — У одного еще какие-то документы есть, видать, поддельные. А второй, сука, с пистолетом был. Стрелять хотел.

— Размечтался! — возмутился с земли Храповицкий.— Мне на вас патронов жалко. Я вас голыми руками душить буду. По одному. Пока другие будут в очереди дожидаться.

— В машину, — скомандовал капитан. — У нас разбираться будем.

Нас отволокли в спецмашину с перегородкой и, затолкав через заднюю дверцу, бросили на пол.

— А ты за нее заступался! — вновь завел свое Храповицкий, пока мы тряслись в машине, ударяясь головами о стену. — А она, может, вообще с этими хорьками в сговоре! Запросто! И вот за мои же деньги меня, законопослушного гражданина, семейного труженика, среди ночи поднимают с постели! И бьют! — Он перевернулся на бок и сплюнул. — И еще спят с моей женщиной!

— Не эти же спят! — морщась от боли, пробормотал я.

— А откуда мы знаем? — возразил Храповицкий. — Может, как раз для того всю облаву и затеяли?! Засадят меня в каталажку, а сами — прыг! — в мою неостывшую кровать! Дождетесь, гады! — повысил он голос, в тщетной надежде быть услышанным. — Доберусь до вас!