Долго объяснял, что и зачем. Настоятель пригласил каких-то монахов и рукой показал говорить Козичу. Понятливый гость употребил простые слова, и некоторые монахи слухом зацепились за его речь. Объяснил отрывисто и четко слова «Киев и Световид». В первом случае показывал на север, во втором — вверх, при этом добавляя: «Христос, Христос!..» Настоятель храма попросил монахов забрать пришельца к себе.

Шесть дней Козич прятал серебро, наблюдал за престарелыми, косматыми монахами, повторял их движения, утверждаясь в желании вернуться в бурлящее тезево Константинополя. И когда к сему неуемному хотению подключилась жажда услышать родной говор, доводя его до помрачения ума, он откланялся, отдал один из двух кусков серебра за навязанный постой и вышел из храма, зарекаясь ни сюда, ни во что похожее боле не заходить.

Шел по улицам Царьграда, улыбался всем встречным, детям и женщинам, громко кричал в окна каменисто-глиняных домов, стоял у харчевен и нюхал вкусный запах диковинных блюд…

Придя к русским ладьям, слезливо заглядывал в глаза разомлевших от стоянки кметей, осторожно прикасался ладонями до их спин и локтей. Поведал им, что с ним приключилась беда, мол, некошный ее забери… Отплытие было не за горами. Прознав, что вместо меда здесь пьют романею и вино всякого цвета, с поднятием якорей явился к судну щедрый Козич во главе двух ражих сыновей греческого винщика, несших по доброму кувшину густого вина. Взошел на борт. Распрощавшись навсегда с Константинополем и его обитателями, осушил в кругу настоящих друзей содержимое кувшинов. Пили и молодые, и старые, воеводы и кормники… Козич смеялся и пел в плотном, пьяном коле дружинников. Расщедрились запасами и купцы: вино лилось рекой, пир стоял горой…

Опомнившийся в конце концов путешественник сел на лубяной накат ладьи и стал думать о будущем, глаз не сводя с пустых заморских кувшинов. Решил продать их в Киеве: это было последнее, что осталось от его богатства…

Из Киева шел пешком с редкими попутчиками, мысля добраться до тычин Поречного перед холодами. Надеялся на снисхождение дружины: ведь угадывал вероятность такого возвращения — на сей случай и оставил половину богатья… Теперь все в прошлом. А в настоящем — пустой ларец, одиночество, старость…

Козич променял все то зряшное и пустяшное на дружбу со Светей, Гульной и их собакой. И полагал, что, в общем-то, не совсем и худо получилось. Закрома Поречного были полны, да хоть бы и нет: лес рядом — с его бескрайней кормушкой…

Жизнь в поселке хоть и текла в неопределенность, его обитателям было чем заняться: нянькали тьму ребятишек, строили Щеку избу… Крутился меж бревен и лаг подросший выжлец. Гонимый из поселка и от ворот местными псами, он терялся и с визгом метался по двору, не скоро найдя себе законное место возле ног Щека или Светояра: они его понимали и ободряли.

Один забытый всеми Сыз сидел то на улице, то на вышке со стражами, то в большом теремке на первом этаже. На втором этаже, на полатях — срам людской, а во втором теремке — чужие дети. Ничего отрицательного Сыз в тех детях не нашел бы, не будь их так много… Вот уж у кого ключ жизни забил из дегтя!

Ярик с Птарем первое время не слезали со смотровой вышки. Глазели на свой новый мир сверху, но были за неусидчивость изгнаны. И не стражниками, а Сызом… Потом выискивали, с кем поиграть во втором теремке. Там их тоже ждала неудача: поселяне разбирали подросших мальчиков и девочек. А к поселянам ходить не разрешал Щек — мол, те сами придут, когда настанет время…

Общая для всех была лишь карусель — колесо с веревками, надетое на столб. Однако вокруг нее ребята собирались ушлые: обидели и прогнали малых тут же. Братья пожалились старшим, но те отмахнулись, занятые своим. Утешила только мама, обретавшаяся в постоянном обществе Козича. Длеся со Стрешей всячески старались избегать почти всех — особенно завистливых и злых женщин. Длеся мучилась беременностью, и Стреша не отходила от нее, развеивая боязнь родов, а также одиночество, которое окружило их в отгороженной части повалуши.

Щек до ночи занимался строительством дома и ставших особенно нужными в отсутствие рати укреплений.

Светояр все дни проводил за рекой, отправляя оттуда бревна в Поречный. Работа тяжелая, помощников мало… Хорошо хоть вернулся Синюшка!

С лесного берега и увидели лесорубы прибытие ладьи с посадником. Не отвлекаясь от неотложных дел, продолжили работу. Любопытствовать не пошли.

Вернувшись к вечеру, Светояр узнал от Щека свежие новости. Посаднику дарована была сия земля, и он вроде вотчинника теперь здесь. Люди у него на службе, а местные земцы будут пользоваться его землей, сколь захотят, но обязаны в урочный срок платить ему по достатку своему и по правде.

— Щек, но так ведь оно и было? Только вместо киевлянина сидела на раменах поречная дружина!

— Может, теперь и лучше будет, если все по правде пойдет! — не слишком переживал раньше и вовсе не касавшийся поречных порядков Щек.

— Поселяне с дружиной дружили, а с этим как обернется? Не уйдут ли?

— Вот и надо сделать так, чтоб остались. От кона, уряженного новью стольной, должен быть разумный прок. Иначе отрекутся селяне от очагов.

— А что надо нам? От хлеба, думаю, отрывать не станут? — Светояр вслушивался в звуки, разом изменившие жизнь местечка. — Это в Киеве придумали?

— Нам до такого не домыслить… — ответил брату Щек. — Плохо, что чужаки они. Мы чужакам — не свои.

— И ведь нагрянули к полным закромам… Как бы тебе меч на соху не сменили!

Щек уже успел подумать над этим. Исполненный напряжения, встал, широко расставив ноги, и молчал, слушая размышления брата.

— Ребятня в поселке росла, вливалась в дружину. Из теремков их дети вертались назад, в поселок. Пришлых також принимали, по сноровке ценя. А теперь как все обернется? — Светояр был задумчив, но внутренне относился к переменам с явным безразличием.

Подошла Стреша, вечерами всегда следившая за обоими.

— Страшно мне… Сейчас поднимутся киевляне — как бы не обидели кого! — проговорила девушка. Братья замолчали, потом Светояр сказал ей:

— Иди, не бойся. Будь с Длесей.

— Я посижу немного с вами, — коротко ответила она.

— Что там с домом? — спросил у Щека брат.

— Готов, только…

— Что, Щек? — вздохнула тревожно Стреша.

— Зельный сказал, что с ним будет жить гридьба, и место в доме он выделяет лишь мне и Длесе.

— Ой, как же так?! — девушка заломила руки. Светояр встал и пошел в повалушу за перегородку, сказав:

— Сегодня спать буду здесь. Стреша, пойдешь к маме и Козичу. Щек, хорошо бы на ночь всех туда, и Сыза тож. А ты тут под дверями со мной…

Так и сделали. Светояра недоброе предчувствие не обмануло. Ладные киевские дружинники устроили с поречными бабами в повалуше вертеп. Братья, освещенные красноватым бликом мерцавших светильников, всю ночь не спали, слушали вопли и стоны, вздыхали, на всякий случай, смиренно таясь на своих местах.