— Ну что, давайте коней! — высунулся Светояр.

— Тут к тебе гость, — проговорил Пир под тихий посмех Ижны.

— Что еще? Кто там? — Мужик, ослепленный в темноте огнем факела, ничего и никого не видел. — Кто? Идете ж?

Почти вплотную к нему с опаской приблизилось небольшое пятно.

— Светя, возьми меня с собой!

— Ух, Стрешка, ты что ль? Дома что?

— Решай же, сынок, быстро. Дома тепло, но домашняя пора минула! Подходи по одному! Уходим! Уходим! — заторопился Ижна.

Лица Стреши Светояр так и не видел. Протянул к нему руки, дотронулся.

— Светя, забери меня! — Она в ответ дотронулась до его щек и молча их сжала…

Начали сводить четвероногих. Они гнули головы и фырчали. Люди шикали на них… Выныривали из лазейки с той стороны — в дюжине шагов от тына.

— Идете, нет ли? — по-отечески шипел в яму с той стороны Ижна. Из хода Светояр вынес на руках Стрешу. Она, обхватив его шею, молчала.

Тихо-тихо, не садясь верхом, люди уходили в ночь. Кто-то из поселян испугался и захотел вернуться.

— Стой! — приказал ему Светояр. — Вернешься позже, когда отойдем подале!

Ижна довольно крякнул.

Вскорости, отпустив возвращенца, беглецы сели на коней и поскакали в ночь. Животные по ночной степи шли легко, и вершники их сдерживали, чтобы не переломали ноги и не побили наездников. Позади шарахались две самые кургузые лошаденки без всадников, пытаясь понять, что происходит, но крепкие узы не оставляли им выбора.

— Сыз, ты-то доедешь? — всматриваясь в черноту ночи напротив Сыза, язвил Козич.

— Что ж не доехать-то? Не пехом же маюсь, поди!

— Спал бы возле печки, старик.

— У-ху-ху, а-ха-ха, сам то не старик? Вон харя какая жухлая!

Козич, услыхав такое, замолчал, нахохлился и отправился искать Светояра, бывшего только что где-то рядом.

— О! Светояр, дай мне меч. Сейчас я его лупцану по тыковке плешивой!

— Куда, титя, коника дрянью не зачупкай, дерьмопрят греческий! — прокричал сзади на редкость боевым голосом Сыз, не боясь уже далекого Поречного.

Козич и вовсе запричитал:

— Светояр, о-о!.. Дайте кто-нибудь меч! Где мое оружие?! Почему у всех есть, а у меня нет?!

Беглецы разразились дружным смехом…

Потушив пожар, обнаружили киевляне дерзкий побег. Щек легко отговорился — мол, хозяева свое убежище знают! Как новопереселенцу, ему не могли не поверить. Он стал готовить дружину к объезду земли. Для начала — к Ходуниному двору и назад: в другую сторону от беглецов…

Утром Щек зашел в дом. Гульна все уже знала. Племянник подошел к ней, ошеломленной и бессильно злившейся на Светояра. сел рядом, по обыкновению взором уткнулся в пол.

— Гульна, я с тобой… Мы с Длесей с тобой навсегда…

Ярик и Птарь были возле разбитой неожиданной бедой мамы. Она притянула их головы к своему большому телу. Старалась держать крепко, но руки не слушались — дрожали и висли. Ярик, чуть погодя, отстранился, и к ней сочувственно и низко, обхватив руками свою кудлатую голову, припал Щек.

— Щекушка, золотко наше…

Подошла брюхатая Длеся, также села подле и взяла женскую руку.

— Меня мама назвала Длесей… Думала, что я буду подле нее — как самая младшая — дольше всех… Но доля не так порешила. Буду подле тебя.

— Нет, ягодка! Мы, бабы, бываем только подле мужиков… Крутимся меж них, когда от нас надобность… Ихней нужой и живем… Молча надеемся на удачу ихнюю, молча плачем, коль надежда наша тщетою оборачивается…

— Брось, Гульна! Мужик— он тож в жизни лист летучий! Кажен бог сильней его! Всякая тяга земная и небесная влечет его, влачит, гноит, не жалуя ничем… Я от тебя лишь слова хорошего жду, совета, а делом уж сам завсегда расстараюсь!.. Беда грядет, и мы попомним еще не единый раз тех, кто ее миновал сегодня!

— Храни тебя боги для всех нас! Для ребенка твоего… — Она взглянула на задумчивую Длесю. — У меня вот еще сыны…

За дверями затявкал матереющий выжлец. Гульна встала, вышла на улицу… Не останавливаясь, могла бы уйти за старшеньким своим и пешком, если б знала, куда… Но ей оставалось лишь грезить теплом яркой памяти, обожать исчезнувший внезапно образ и беспрестанно надеяться хотя бы разок услышать родной до боли голос, увидеть светлый с детства лик…

Предисловие

Благодатна мерянская земля — тиха и торжественна… Однообразный ландшафт сей территории подчиняет своему молчаливому могуществу буквально все — рожденное в этой колыбели или несомое сюда извне. Долгие дожди и сейчас многодневны и нудны, но никогда не приносили они страшных наводнений. Ветер, живущий в грандиозном естественном заповеднике, гасит свою буйную силу, утыкаясь в заслоны чащоб, и струится далее смиренным шелестом меж вековых дерев, напевая зверью и пернатым мелодии покоя. Солнышко, жалящее сверху, напрасно расходует свою энергию на равнодушные к нему маковки угрюмых колючих елей. В необозримом пространстве древесно-кустарникового мира дремала и дремлет благодатная, прохладная сырость, влажным облаком все и вся уравновешивая, успокаивая, узаконивая…

Зимний мороз со своей вечной спутницей вьюгой, как бы ни были безжалостно строги и предательски коварны, никогда не могли проморозить, простудить, изнеможить толщу суглинистой почвы. Всегда она весной, обманув невзгоды северного климата, рожала кудрявую, сочную, целебно-благодетельную зелень. Здешняя земля питает и поит жизнь, определяя ритм существующего тут мира животных и человека.

Самое суровое время в этих краях — как бы не казалось то странным — пора, когда отступают последние зимние метели и холода, когда поднимается молодое солнце, протаивают торфяные кочки с жесткой прошлогодней травой вокруг дремлющих лесин. Температура воздуха резко поднимается настолько, что животным, не отошедшим от спячки, приходится быстро трезветь, подчиняясь току разжижающейся крови. Сони выбираются, выползают, выгребаются к бодрствующей круглый год лесной братии, не ведающей ни осеннего влечения в царство Морфея, ни весеннего ломотного оцепенения.

Скачут валялыми клочками шерсти линяющие белки, устраивая свадебные гулянки. Щебечут герои севера воробьи, отыскивая на опушках и полянках кисточки травянистых растений, хранящих заветные семена, пахнущие прошлым летом. Бурый медведь нервным погромом мгновение назад уютной и безмятежной берлоги пугает черноглазых ворон на верхотуре лысых лиственниц. Горластые птицы предупреждают всех о явлении лесника.

За происходящим зорко следит на обе стороны косоглазый заяц, не пропуская ни одного звука, ни одного рыка, ни одного птичьего перепева. Он живет нервами наружу — сидит ли, бежит ли, кушает, дремлет, ухаживает ли за своею зайчихой… Древесный, птичий, звериный и человечий мир — под неусыпным его контролем. Он видит, слышит, чует все — и то, что есть, и то. что может быть. Вспорхнула сорока — вздрогнул. Воспрял потерявшийся ветер в ветвистых кронах шатких осин — насторожился и, угадав не прозвучавший еще скрип старой елки, прижал уши и припал к земле…