Ждать. Его путешествие – на последнем этапе, меньше чем за два года он повидал больше, чем большинство людей за двадцать, а в прежние времена – и за двести лет, и потому разучился восхищаться, ужасаться, удивляться. Все складывается удачно, совсем не так, как ожидалось вначале, в Мехико, когда договориться о каких-то разумных условиях соглашения не представлялось возможным, и он готов был повернуть корабли обратно и подставить шею под меч, раз уж нельзя вспороть себе живот. Тогда они еженощно и ежедневно сидели в осаде, готовые отразить натиск разъяренной толпы, а уж о том, чтоб кому-то выйти в город в одиночку, и речи не было.

По счастью, на той стороне нашлись разумные люди, в первую очередь – сам вице-король, способный оценить выгоды от того, что ему предлагают. Конечно, это надо было растолковать, а для того понадобились и переводчики, и посредники. Падре Луис и сам потрудился для этого, и привлек своего младшего друга. Но, главным образом, в благополучную сторону дело повернуло то обстоятельство, что здешнее командование осознало то, что понимал вице-король: бессмысленно бороться за возращение Филиппин, теперь их все равно не удержать, на место японцев неминуемо придут голландцы или англичане. А вот совсем рядом, в стране Арауко, десятилетиями длится война, в которой испанцы, при всей своей гордости, не могут одержать верх над местными варварами, и союзнический контингент там совсем не помешает.

В Испании он почувствовал перемены. Здесь не было враждебности, с которой их встречали в колониях. Весть о том, что заключен мир, уже достигла метрополии и была приукрашена слухами, сулившими королевству успехи на военном поприще, а главное – торжество истинной веры над язычеством. И здесь видели в том заслугу человека, который сумел обратить в христианство целое государство, вместе с его королем. Падре Луиса Сотело по прибытии, особенно в Севилье, на его родине, встречали как героя, не слишком прислушиваясь к его отговоркам и уточнениям, именуя новым апостолом. «Апостольский венец? – говорил Сотело своим собратьям. – Мне хватило бы и епископской кафедры». Чествовали Сотело, и послом считали именно его, а Хасекура был его скромной тенью. Положение несколько изменилось после торжественного крещения, когда милость здешних правителей простерлась на японского посла настолько, что и король, и первый его министр даровали ему свои имена. Но все же дон Луис все равно оставался на первом месте. Самолюбие Хасекуры это не ранило. Напротив, это предоставляло удобную возможность наблюдать – и то, что он видел, его глубоко озадачивало.

Как может империя, чьи заморские владения пролегают до всех границ обитаемого мира, получающая огромные доходы, имеющая превосходную армию и флот, как военный, так и торговый, жить столь скудно? Если б он не покидал Севильи, то, может, и не заметил бы этого, но, проехав по стране, видел, насколько она находится в упадке. Как будто все, в ком есть сила и желание силу применить, покидают метрополию, добровольно или нет.

Зеркало, говорил Масамунэ-сама. Все такое же, и все другое. У них тоже было свое Сэнгоку, оно называлось Реконкиста, а потом они объединились, стали могущественны и завоевали себе полмира. А потом с ними произошло то, что происходит сейчас. Масамунэ-сама говорил и об этом, и господин Миура тоже. Но одно дело слышать. А другое – видеть собственными глазами, как поля зарастают дурной травой, а мастерские ремесленников стоят закрытыми, ибо работа позволяет усомниться в благородном происхождении (господина Наоэ на них нет, уж он-то знает, как приставить самураев к труду на земле и на мануфактурах). Конечно, этого Хасекура его светлости Лерма, которого должен не только уважать, как первого министра, но почитать, как крестного отца, не высказывал. А его величество Филипп III и вовсе ограничился парой милостивых слов. Что ж, Хасекуру предупреждали и об этом. Король не интересуется делами управления, все препоручив герцогу Дерме. Потому не стоит добиваться подписания договора с его величеством королем Испании. Да и с другими монархами Европы. Ах, если бы была жива «старушка Бесс[17]», все обстояло бы по-другому, говорил адмирал Миура. А обращаться к ее преемнику – только время понапрасну тратить. Господин Кокс из Ост-Индской компании говорит то же самое и добавляет, что с королем Франции можно бы иметь дело, но они там едва очухались от собственного Сэнгоку, если очухались, – и им не до Японии. А синьор Веласко ничего не говорил, но это молчание было красноречивее многих слов. И потому Хасекура, как предписал ему Масамунэ-сама, обращался к торговым городам, в первую очередь Севилье, а морской договор подписывал герцог Лерма. Договор же с королем пусть сёгун заключает, ему по статусу положено.

Не следует иметь дело со светскими монархами, но с церковью следует весьма и весьма, так говорил падре Сотело, и Масамунэ-доно был с ним согласен. Поэтому конечным пунктом назначения был Рим. В Испании к этому отнеслись с пониманием. Куда же еще должен отправиться омытый светом крещения посол, как не к стопам папы римского. Да, разумеется. Но в Рим же вела и дипломатическая миссия Хасекуры, и (он никому, кроме падре Сотело, не говорил об этом) личный интерес.

Здесь он тоже заметил перемены. И в отношении к посольству – в Риме Сотело был всего лишь одним из многих миссионеров, а интерес представлял именно посол Хасекура. И не только потому, что он был крестником испанского министра. Просто здешние были любопытны и не стеснялись этого показывать. Они вообще были другие, другой народ, хотя тоже католики. Здесь жили легче, веселились с толком и чувством, а если бездельничали, то потому, что это доставляло им удовольствие, а не из-за того, что работа оскорбляла их гордость. Хасекура подмечал это за долгие недели ожидания, прошедшие со времени приема у папы. Что ему еще оставалось, кроме как наблюдать за жизнью в Риме?

Хуже всего, что эта жизнь начинала ему нравиться. А ему тратить время без пользы никак нельзя. Как бы ни было приятно смотреть здешние театральные представления, столь отличные от привычных, но все же забавные, пробовать здешние напитки и еду, отмечая про себя, что понравилось бы господину, а что нет. Любоваться здешними храмами. О да, Рим, сделавший Хасекуру Рокуэмона своим гражданином, предоставлял множество развлечений. Но он не ради развлечений сюда приехал.

Докладывают о приходе гостя, и, к счастью, это человек, которого дон Фелипе рад видеть больше многих других. Дон Родриго де Виверо – племянник вице-короля Новой Испании Луиса де Веласко, он был одним из тех, кто помог миссии Хасекуры в Акапулько. Как всегда, родственные связи решают многое – но здесь дело не только в этом. Дон Родриго искренне желал добрых отношений между Новой Испанией и Японией – а также установления связей между Японией и метрополией. Это странно, особенно если вспомнить действия его отца на Филиппинах. Впрочем, не так уж странно. Это в метрополии брезгуют говорить о выгоде, в том числе и политической; в Новой Испании ее вполне понимают. И если Испания установит прочные отношения с Японией прежде враждебных католическому величеству государств, выгода будет огромна. Как ни странно, в Новой Испании, где в японцах видели врагов, это понимали лучше, чем в Мадриде, где опасаться за свою жизнь не приходилось.