Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Правители Присолнечной сто пятьдесят, двести, пятьсот лет тому вперед легко узнали бы наклон головы, вежливую улыбку: да, я лгу; да, вы знаете, что я лгу; но моя ложь позволяет вам сохранить лицо… Не хотите? Ловите меня на слове – и считайте, сколько стоит вороний обед. Понеслись?
Не в этот раз. Несколько лишних голов – неважных голов, голов, с которых не начнется новая война, – не стоят ссоры, не стоят крови, не стоят даже жизни этого трюкача, Исы Томомунэ, хорошего командира, чересчур даже хорошего, но, как оказалось, слишком мягкосердечного, чтобы стать опасным. Пусть сидит под камнем вдали от столицы со своими Тайра, которых нет. Так решили в Ставке. Так заранее сказали тем, кто поехал. Выдаст – хорошо, солжет – ладно.
Посланцы кланяются, верят. Их счастье.
«Не дети, – думает Томомунэ, – и не внуки, увы. Может быть, правнуки – или их правнуки. Когда-нибудь, победитель варваров Ёритомо, когда-нибудь. Но не по вашим правилам. И не по вашей цене».
Эдо, весна 1616 года
Старая женщина разворачивает листок – плотная бумага дважды небрежно сложена уголком, почерк вьется мимо складок. Может быть, нарочно.
Женщина в монашеском головном уборе гладит бумагу. Без памяти, деревья из Цветущей земли у нас принимаются хорошо – растут и цветут так, будто завтра не наступит. Без памяти, на той стороне пролива войну еще помнят, здесь уже почти забыли: да, была при Регенте такая авантюра, одной пользы, что поняли, как это делать не нужно… Без памяти, слива не знает, что у нее была другая родина, пройдет еще десяток лет, и люди забудут тоже. Полузабудут, как бывает со всем, что отдано времени – нет и есть.
Обещание старше сливы, но стихи по-прежнему приходят. Для нее. Изменилась страна, изменился мир, но трехстишия приезжают с курьерами, выпадают из дипломатической почты, возникают у нее на рабочем столике – как это. Сколько их было… Не собрать книги, все сожжено. Только ей они, только для нее.
Недописанное письмо лежит перед ней. В нем достаточно ценного, но все – неправда. Потому что нет последнего, самого важного. Дама Кодзосю смотрит на бумагу, на свои узловатые пальцы. Ее госпожа жива, благополучна, правит своими владениями, дает советы – и редко бывает не услышана. Ее госпожа прислала ей вчера набор легких цветастых однослойных одежд на лето по новой столичной моде. Огромные тканые бабочки в тридцать шесть различных оттенков плохо сочетаются с монашеским головным убором, но ее нынешний корреспондент улыбнулся бы, увидев. И может быть, взял бы за основу.
Госпожа жива и помирилась с не-своим-сыном, который тоже жив и, скорее всего, будет править собственным владением. А сама дама Кодзосю – снова советница Великого господина и снова выносит за ним меч на новогодней церемонии. Она помнит, кому обязана всем этим.
Ее нынешний корреспондент пожал бы плечами: что с того, что было когда-то? Благодарность – пустое слово. Долг – тоже пустое слово. Тяжелые, важные слова – желание, цель, интересы.
Каково желание дамы Кодзосю? Раз нельзя примирить два долга – по отношению к сёгуну и по отношению к старому… другу, значит, поступим так, как велит благодарность, – и не будем жалеть.
«Берегите, – пишет она, – свое драгоценное здоровье и будьте особо осторожны: в предгорьях прошли дожди, и самая надежная дорога может оказаться опасной, если под нею скопились воды.
Посылаю вам образец летней ткани, изготовленной на новой мануфактуре госпожи моей, Кодай-ин».
Больше ничего не нужно, все остальное ее корреспондент, по-прежнему похожий на богомола и так и не заведший себе большой, подобающей званию охраны, отлично знает сам.
Стихотворение горит, недолговечное, как все под небом.
Кто бы мог предвидеть такое, думает старший советник клана Уэсуги. Они возвращаются домой, лошади идут шагом, дороги здесь спокойны, и думается без помех. Кто бы мог предвидеть десять лет назад, что клан, проигравший, приниженный и разоренный, не просто воспрянет вновь, но обретет то же влияние, каким обладал при власти тайко? Даже он, Наоэ, не предвидел. И не сетовал на несправедливость судьбы, которая отдала победу неправой стороне и привела к власти злейших врагов Уэсуги. Ему было не до того, чтоб сетовать. Ему надо было вытаскивать клан из того положения, в котором они все оказались. Многие считают, что дело чести для проигравшего и единственный выход – вскрыть себе живот. Но это выход для слабых, для тех, кто не знает, что такое ответственность.
Ситуация была плоха, но не безнадежна. Они вновь получили Этиго, и это обстоятельство не только поднимало дух подданных Кагэкацу. Уэсуги были практически разорены после поражения и переезда, но Кагэкацу никогда бы не позволил себе распустить вассалов, бросить их на произвол судьбы. Нужно было восстанавливать хозяйство, измыслить любые возможности увеличить доходы клана. И советник нырнул в эту задачу с головой. А Этиго – не только горная провинция, она приморская. Обустройством гаваней и расширением морской торговли Наоэ занимался еще до переезда в Айдзу, теперь эта задача стала еще важнее.
А потом оказалось, что политика и законы нового правительства как-то способствуют подъему благосостояния. Нет, если бы жители Этиго не трудились изо всех сил, то путь от тягот к процветанию не прошли бы за несколько лет. А они трудились. Даже полосы, разгораживающие рисовые поля, обсадили изгородями, дающими съедобные плоды. Они построили мануфактуры, и развернули производство ткани, и первыми стали делать вязаные вещи, научились готовить разнообразную еду, которая могла долго храниться, и забили побережье моллюсковыми фермами. И внезапно оказалось, что при Токугава путь, пусть и тяжкий, можно пройти быстрее. Уэсуги стали торговать всем, что производили у себя, а также лесом, с соседними провинциями, затем – тоже благодаря Токугава, возникла перспектива внешней торговли. А для этого надо было строить корабли. И они были построены.
Все это заняло десять лет – и, по большому счету, продолжалось и теперь. Но десять лет понадобилось, чтоб Уэсуги, некогда начавшие войну против Токугава, вновь вступили в войну. На стороне Токугава.
Никакого противоречия в этом, в сущности, не было. Они выступили против Токугавы Иэясу и в защиту прав юного Хидэёри. На Токугаву Хидэтаду, усыновившего Хидэёри и вернувшего им Этиго, они зла не имели. Вопрос был в том, затаил ли Хидэтада зло на Уэсуги. Однако после того, как одним из доверенных полководцев сёгуна стал Санада Нобусигэ, вопрос этот вполне прояснился. Расширения владений Присолнечной сёгун поставил выше личных счетов – и это Уэсуги, больше всего чтившие справедливость, умели оценить.
Санада изгнал испанцев с островов Рюсун. Но наступательное движение в этом направлении не закончилось. За архипелагом Рюсун лежали еще более богатые Молукки, которые и сами испанцы многократно пытались подчинить себе, но не сумели. На эти острова покушались их извечные противники голландцы, и султаны, владевшие островами, не желали выпускать их из рук. Ибо Молукки были богаты тем, что приносило в мире дохода больше, чем золото, серебро и рис – пряностями. Когда Санада выдвинулся на Молукки, ему понадобилось подкрепление – и кто мог прийтись лучше, чем его давние друзья и союзники?