Работа рыбака может показаться будничной. Но она, как показывает в своём очерке Визбор, сродни работе тех, кого называют «людьми трудных профессий» — шахтёров, металлургов, лётчиков… «Теоретически всё очень просто. Закинул трал, поймал рыбку, поднял на палубу, обработал. А практически — ветер со снегом в лицо, капюшон смерзается с волосами, рядом у локтя, у плеча ревёт море — противник, не знающий правил в игре». Это написано не понаслышке. Не понаслышке написано и о шторме, в который попала «Кострома»: вода захлестнула судно, попала в каюты, в машину, замкнуло электричество. Было в том «коротком рейсе» и такое.

Во главе судна — капитан Иван Харитонович Василенко. Вокруг отличные мужики («там отличные мужики!» — такую фразу друзья нередко слышали от умевшего ценить людей Визбора, вернувшегося из очередной поездки): радист Николай Павлович, кочегар Володя Гущин, консервный мастер Меринов. Ведь в консервы рыбу превращают прямо здесь, на судне: целый плавучий завод, производящий баночки с тресковой печенью. Жаль только, что в условиях советской «плановой экономики» эти баночки, как и многие другие продукты, на прилавках магазинов можно было увидеть всё реже и реже. Между тем очерк для местного сборника — удобный повод похлопотать за хорошего человека. Оказалось, что каюта «Костромы» — единственное жильё Меринова, и может быть, столичные журналисты посодействуют в этом вопросе? «Просидели часа два… — читаем в очерке. — Наметили кое-какие шаги. Написали кое-какие бумаги. Нужно помочь человеку». Не знаем, помогли ли мастеру Меринову эти шаги, но ведь известно, что в те времена публикация в печати кое-что значила для местных властей и иногда помогала разрешить какую-то проблему, да и сослуживец Визбора по армии Альберт Жигалов (о нём речь тоже уже шла) — один из главных в области людей.

Лейтмотивом звукового репортажа (он появился в августовском номере журнала за тот же 1965 год) стала звучащая фрагментами в начале и в финале энергичная песня «Окраина земная»: «…To вечный день, то ночь без края — / Свидетель нашего труда. / Гремит окраина земная — / Пересолённая вода». А «в серёдку» помещена песня другого плана, медленная, как бы размышляющая, — «Три минуты тишины»:

Человеку непосвящённому эти строки могут показаться непонятными: что такое «три минуты тишины»? каким таким «ключом» стучит «приятель», которого просят этого пока не делать? Ответ дан в звуковом репортаже. Радист Николай Павлович объясняет Визбору, что существует международное правило: каждый час все радиостанции на море перестают работать, чтобы можно было услышать сигнал бедствия, сигнал SOS — если не дай бог какое-то судно терпит крушение («Быть может, на каком борту пожар, / Пробоина в корме острей ножа?..»). А ключ — прибор, с помощью которого радист управляет рацией. Что-то вроде современной мышки для компьютера, но, в отличие от неё, не бесшумный.

Тральщик «Кострома» остался в поэзии Визбора ещё одной, тогда же написанной, песней, в звуковой репортаж не вошедшей, но в том же номере «Кругозора» напечатанной. Она так и называется — «Кострома». Песня необычна тем, что поётся от имени нетрадиционного ролевого героя; пользоваться таким термином предложила исследовательница авторской песни И. А. Соколова. Отличие его от героя ролевого состоит в том, что здесь в качестве лирического «я» оказывается неодушевлённый предмет — корабль:

В один год с визборовской «Костромой» Михаил Анчаров написал «Балладу о танке Т-34, который стоит в чужом городе на высоком красивом постаменте», и она тоже звучит от имени машины. Кто из них написал свою песню раньше — скорее всего, неважно, потому что наверняка каждый пришёл к такой форме самостоятельно. В общем, первыми были оба. А уж после них напишет свои известные песни с нетрадиционным ролевым героем («Песню самолёта-истребителя», «Охоту на волков», «Песню микрофона»…) Высоцкий. Впрочем, один поэт — правда, он не был бардом — опередил их всех. В 1962 году в детском журнале «Костёр» Иосиф Бродский напечатал «Балладу о маленьком буксире», предвосхищавшую визборовскую «Кострому» не только наличием нетрадиционного ролевого героя, но и тем, что таким героем было именно судно, и судно тоже не военное или пиратское, а рабочее, этакая «чёрная лошадка» речного флота: «Я — буксир. / Я работаю в этом порту. / Я работаю здесь. / Это мне по нутру…» Трудно сказать, знал ли Визбор эти стихи; может быть, и знал. Во-первых, Бродский был ему вообще интересен (о чём у нас уже шла речь), и, будучи журналистом, заглядывая профессиональным оком в «чужие» издания, он мог заметить необычную публикацию поэта, стихи которого в советской печати почти не появлялись. А во-вторых, перекличка с «Балладой о маленьком буксире» обнаруживается и в ещё одной песне Визбора, написанной как раз во время его северной командировки, — «Тралфлот».

В «Балладе…» Бродского есть такие строки: «…старый боцман в зюйдвестке / мой штурвал повернёт / и ногой от причала / мне корму оттолкнёт…» Не отсюда ли похожий образ в визборовском «Тралфлоте»: «Держитесь, ребята, пока не отчалим! / Тралмейстер толкнул сапогом материк». И не к этой ли традиции подключается автор одной из самых известных авторских песен — связанной, правда, не с морской темой, а с военной: «От границы мы Землю вертели назад — / Было дело сначала, — / Но обратно её закрутил наш комбат, / Оттолкнувшись ногой от Урала» («Мы вращаем Землю» Высоцкого, 1972).

Но пора сказать о том, как связаны между собой Мурманск и Евгения Уралова, чувство к которой так захватило Визбора в 1965-м. К этому году относится одна из самых проникновенных его песен о любви. Называется она «Тост за Женьку», а написана в Мурманске во время очередной северной командировки (ближе к концу года, уже после плавания на «Костроме»), и лирический сюжет её имеет прямое отношение к этому городу.

Сам образ возлюбленной окружён в песне «дворянскими» мотивами; о том, что Евгении действительно присущ какой-то органичный (может быть, петербургский? всё-таки она ленинградка) аристократизм, нами уже было сказано. Визборовское ощущение его вылилось в строки, где лирическая ситуация переносится из современности в другую эпоху:

Песня эта для визборовской поэзии и вообще для поэзии первой половины 1960-х годов необычна. В ту пору, помимо уже известной нам походно-туристической тематики, столь органичной для самого Визбора (она есть и в «Тосте за Женьку»: «И падали годы на шпалы, / И ветры неслись шелестя…»), был в ходу ещё пафос устремлённости в будущее, к «аэропортам XXI века». Первые полёты в космос, научно-технический прогресс заслоняли казавшуюся неактуальной старину, в том числе дворянскую культуру. Визбор оказался едва ли не первым поэтом, начавшим в 1960-е годы «реабилитацию» дворянской темы. Позже, в «застойные» 1970-е, она станет культовой. Поэзия прошлого будет противостоять в общественном сознании инертной современности; дворянские усадьбы, литературные гнёзда станут местом туристического паломничества. Но сейчас, в 1965-м, это звучит как «новое старое» слово.