– Ты ничего не знаешь о нем! – закричал Жак, как только за Орловым захлопнулась дверь. – Он – человек без чести и совести, прирожденный убийца! Он убил императора Петра III, виноватого только в том, что преграждал собственной жене дорогу к власти! Императрица, верно, прислала его для того, чтобы силой отвезти тебя в Петербург! Ей до смерти надоели наши вояжи по Европе!

– Убийцы, милый, иногда бывают весьма полезны… – Лиза ласково обняла его за плечи, как будто хотела смягчить только что произнесенные слова. – Орловы нынче не в чести при дворе Екатерины. Императрица скоро забудет о тех, кто возвел ее на трон. А графа Алексея Григорьевича, адмирала и победителя при Чесме, о чьих подвигах говорит вся Европа, сошлет в Москву, на покой. Графу впору помочь дочери своей былой царицы!

– Он решил выслужиться перед Екатериной, вернуть ее милости, – терпеливо, как ребенку, объяснял д’Акевиль, – поэтому и пришел к тебе. Сколько месяцев мы посылали ему письма, и все без толку. А сейчас этот наглец собственной персоной появился на пороге – и для чего? Не иначе как с тайным поручением русской императрицы.

– Граф обещал мне помощь… – мечтательно произнесла Лиза, и Жак понял, что Орлову удалось заронить в беспокойную душу княжны еще одну фантазию, еще один золотой сон, который развеется, едва начавшись. – Он сказал, что его эскадра, которая стоит сейчас в Ливорно, к моим услугам, что он возведет меня на русский трон… Ты же знаешь, Жак, как я похожа на мать, неужели русские не признают меня, вернувшуюся к ним великую Елизавету? Гвардия обожала Елизавету Петровну, гвардия полюбит и меня…

– Слишком поздно, Лиза. Со смерти императрицы Елизаветы прошел не один год. Нынче у гвардии иные кумиры. Не слушай Орлова, давай лучше вернемся домой. Отец совсем плох. Мы можем скрасить его последние дни…

Лиза отрицательно покачала головой, и д’Акевиль пустил в ход свой последний козырь.

– Есть лишь один человек, который мог бы тебе помочь. Это граф Кирилл Разумовский. Мы без толку изводим бумагу, когда следовало бы написать только одно письмо – в Батурин.

– А разве он не предал меня однажды? Кирилл Григорьевич держит сторону Екатерины и никогда не поддержит других претендентов на русский трон.

– Екатерина отменила гетманство, лишила графа Разумовского власти, он может изменить своим прежним вкусам и поддержать племянницу. Голос крови не замолкает навсегда. Напиши ему, Лиза…

Д’Акевиль уже не просил, а умолял, но княжна могла лишь смотреться в него, как в зеркало. Ей никогда не пришло бы в голову спрашивать у зеркала совета.

Граф Орлов зачастил в третьеразрядную римскую гостиницу…

Кирилл Разумовский, как много лет назад, шел по аллее Царского села рядом с Екатериной и, казалось, не узнавал женщину, ради которой когда-то предал интересы семьи. Ее холодноватая отчужденность, казавшаяся ему воплощением подлинного аристократизма, теперь стала тем, чем и была всегда – равнодушием. Он понял наконец, что никогда не был близок с Екатериной – даже в ту ночь, когда впервые пришел к ней и, не отрываясь, пил из ее губ сладкий яд безразличия и, снимая покровы с тела, не мог ни на йоту приблизиться к душе. Екатерина оставалась чужой, великая княгиня или императрица – неважно, и все, что она собиралась сказать, он знал наизусть, и от этого непоправимо веяло скукой.

Кирилла уже не будоражили сладкие запахи весеннего парка, не томили вишневые тонкие губы Екатерины, открытые плечи, располневшее тело. Он больше не был сельским мальчиком, увидевшим некогда неулыбчивую невесту наследника и не сумевшим ее забыть. Страсть прошла, исчезло томление, рассыпались прахом боль и нежность и то, что некогда представлялось самым важным, теперь волновало Кирилла не больше, чем прошлогодний снег.

– Я отправила в Италию графа Алексея Орлова, – рассказывала между тем Екатерина, – он сумеет доставить в Петербург побродяжку. А вы, Кирилл Григорьевич, должны будете подтвердить, что эта авантюрная особа не имеет никакого отношения к вашему покойному брату.

Ее тонкие пальцы, как несколько лет назад, легли в ладонь Разумовского, но тот не почувствовал ничего, кроме раздражения. Теперь Кирилла только смешила уверенность Екатерины в том, что она по-прежнему имеет право на его душу.

– Эта побродяжка, ваше императорское величество, – ответил он, – дочь императрицы Елизаветы и моего покойного брата. Тому есть веские доказательства. Если граф Орлов доставит Елизавету Алексеевну в Петербург, я первый встану на ее сторону. Вашими стараниями я уже не гетман Украины, но по-прежнему командир Измайловского полка. Вам придется оставить княжну в покое.

– Вы слишком много берете на себя, граф, – невозмутимо ответила Екатерина, и ее пальцы выскользнули из ладони Разумовского. – Авантюристка сгниет в Петропавловской крепости, пусть она и в самом деле дочь графа Разумовского! Не хотите играть на моей стороне – что ж… Обойдемся без вас.

– Вы бы не вызывали меня в Петербург, ваше императорское величество, если бы могли так легко без меня обойтись. Вы приготовили для меня роль несчастной жены Ивана Грозного, которая сначала признала в Гришке Отрепьеве своего сына Дмитрия, а потом отреклась от него. Но княжна Елизавета – не самозванка, и я не стану клеветать на племянницу.

– Тогда это сделают другие… – невозмутимо заметила Екатерина. – Другие ваши родственники… Дараганы, быть может? Вам, верно, уже ничего не нужно – хотите до конца дней запереть себя в Батурине.

– Никто из Разумовских не поможет вам, Фике, – отрезал Кирилл, не заметив, что назвал императрицу ее прежним, драгоценным именем, но Екатерина прекрасно заметила его оговорку.

– Фике… – тихо повторила она, – Фике… Так вы называли меня раньше. Помогите мне во имя нашей прежней дружбы, Кирилл. Поверьте, я не останусь в долгу.

– Я уже помог вам однажды, – саркастически усмехнулся Кирилл, – и в благодарность вы уничтожили гетманство.

– Я не могла иначе. – Пальцы Екатерины снова сжали его ладонь. – Малороссы – как поляки, они ненавидят Россию, а значит, меня. Я должна была обуздать их.

– Императрицу Елизавету Петровну украинцы любили, и она не оставалась в долгу. В Киеве государыня сказала: «Возлюби меня, Боже, в Царствии Небесном твоем, как я полюбила народ сей, благонравный и незлобивый».

Екатерина рассмеялась: подобные высокопарные фразы всегда вызывали у нее смех.

– Пустая фраза, не более, – сказала она, – вам ли не знать, Кирилл Григорьевич, что покойная Елизавета Петровна много говорила и мало делала. Как только она двадцать лет продержалась на троне!

– Я всем обязан государыне Елизавете Петровне и не стану осуждать ее, – твердо ответил Кирилл. – И не предам ее дочь.

– И очень глупо, граф. – Екатерина бросила на Разумовского холодный, как сталь, взгляд. – Ей не поможете, а себе навредите. Прощайте, Кирилл. Возвращайтесь к себе в Батурин – на большее вы не способны.