За два года на площадях городов, и этом зале, и в соседних залах наговорено столько, что слова, как и рубли, девальвировались. Мне тоже приходится повторяться: на первом Съезде я призывал объявить в стране, немедленно внедрить строжайший и всеобщий режим экономии. Депутаты и ухом не повели. Никто не подумал об экономном житье-бытье. По-прежнему горят мощные фонари при ясном солнышке, все так же до 40 процентов древесины остается гнить на лесных вырубках. Кричим о пустых прилавках, а тысячи вагонов с продовольственными и промышленными товарами стоят неразгруженными.

Правда, в деревнях уже не кормят овец и телят размоченными баранками. Московские мальчишки уже не играют в футбол батонами… Но буханка хлеба по-прежнему стоит чуть дороже обычно глиняного кирпича. Куда идут народные деньги? 14 (или 18?) миллионов управленцев, о которых, кажется, в Мурманске говорил Михаил Сергеевич, как получали зарплату, так и получают. Их примерно столько же, сколько мужиков — колхозников. В одном месте их сократят, они в другом копятся. Нет, мы не экономим рубли на бесполезных чиновниках, на пустопорожних съездах, на бесконечных совещаниях. Мы не жалеем денег на всякие международные симпозиумы, на бесконечные и многолюдные заграничные вояжи. Попал я как-то на прием в одном нашем заокеанском посольстве. Каких только бутылок не было на столах, чем только не угощали наши дипломаты толпу нужных, а больше совсем ненужных людей! Так получилось, что, вернувшись в Москву, я был опять приглашен на прием, но уже во французском посольстве. Кроме легких напитков и крохотных тарталеток, французы ничем не потчевали.

А ведь Франция — страна далеко не бедная! И мое уважение к французскому послу только усилилось. Если учиться у Запада, то учиться надо именно такой экономии, такой бережливости, а не мельчайшим нюансам английского парламентаризма. Кстати, Россия имеет тысячелетний опыт государственного строительства. Но многие депутаты просто в восторге от европейской парламентской цивилизации…

Уважаемый Съезд, меня удивляет еще несколько обстоятельств: почему экономисты так активно выступают за свободные экономические зоны? Что это такое, эти зоны, и почему они свободные? Не пора ли отказаться вообще от всяческих зон? И почему правительство смертельно боится денежной реформы? Кто бы популярно и просто объяснил, почему наш рубль нельзя конвертировать?

Об иностранном капитале в газетах пишется больше, чем о чем-либо ином, у всех на устах одна валюта… В моде у прессы и Персидский залив. В Америке и во Франции проходят манифестации, люди требуют вывести из Аравии все войска. В нашей печати — все наоборот. Так хочется повоевать некоторым дипломатам и журналистам — просто невтерпеж!

Но вы должны знать, что дело не только в одной экономике. Не хлебом единым жив человек. Несмотря на всю нашу демократию, по-прежнему тысячи, поселков и колхозов носят имена Урицкого и Менжинского. Не будет от нас толку, пока мы увековечиваем собственных палачей.

Глубоко верю в то, что народы России рано или поздно преодолеют недуг чужебесия. Мечтаю о том времени, когда страна перестанет заседать и митинговать и начнет наконец просто трудиться. Пришло время снимать галстуки. Надо в прямом смысле засучить рукава и начать просто работать, работать в первую очередь физически. Трудиться упорно, умно и настойчиво! Я готов поддержать такие призывы личным примером.

Уважаемые депутаты! Вашему Съезду прежде всего необходимо единство. Россия еще не сказала своего последнего слова. Россия все еще ждет, приглядывается, что могут учинить Э. А. Шеварднадзе и А. Н. Яковлев, за чьи интересы будет бороться Межрегиональная депутатская группа.

Но Россия, несомненно, еще скажет свое веское слово. И в труде, и в политике. Хочется пожелать вам, российским депутатам, терпения и мужества…

1990, декабрь

Дж. Буш снова усиленно хвалит Михаила Сергеевича за гласность. Но американский лидер либо хитрит, либо неверно информирован: гласности у нас пока, как говорят, кот наплакал (а по-моему, не только у нас, но и у американцев).

Приведу несколько примеров. Редакция журнала «Журналист» обратилась ко мне с просьбой ответить всего на один вопрос. Я отказался отвечать из-за занятости. Но редакция «Журналиста» была настойчива, начались телефонные звонки. Они длились много месяцев. Я наконец согласился и послал в редакцию полторы странички.

Но эти полторы странички, хотя были уже набраны, в журнале не появились. Сотрудник даже не объяснил причину. Я, конечно, признаю право редакции отказывать тому или иному автору в публикациях. Но ведь здесь-то… Сами же просили, при этом очень активно.

Вот тебе и весь плюрализм. Вновь вспомнилась история с моим выступлением в Верховном Совете. Тогдашний редактор «Известий» И. Д. Лаптев отказался публиковать текст выступления и сказал: «Я Верховному Совету не подчиняюсь!» (Подробности опускаю.) Вспомнились и десятки других случаев, которые произошли, когда я еще не был ни депутатом, ни лауреатом, ни делегатом и т. д.

Но ведь времена изменились, подумалось, у нас же гласность теперь. И рассказал о случае с «Журналистом» в «открытом письме» редактору «Комсомольской правды». И стал ждать публикации (уж эта-то газета, думаю, обязательно напечатает). Время идет, из «Комсомолки» никаких вестей. Звоню недавно в редакцию. Редактор — в отпуске.

Женский голос с некоторой поспешностью сообщает: «Такого писателя не знаю, письмо от Белова В. И. не поступало».

Что ж, может быть, и впрямь почта в Вологде работает хуже, чем в Красноярске? Но ведь письмо-то было заказное, вон и квитанция есть. Куда же оно могло деться? Нет, не могу я свалить вину на почту, хотя там тоже полно плюралистов. Просто «Комсомолка» публикует материалы выборочно, не брезгуя и вторичной, уже отработанной информацией.

Мне могут возразить: печатайся в других местах. Так в общем-то и приходится делать… Но что значит какой-нибудь «Голос Тушина» по сравнению с «Комсомольской правдой», у которой 15 (или 16?) миллионов тираж? Это как бы комариный писк в реве встречного поезда.

«Как и от кого надо защищать «свободу слова»?» — спрашивала редакция «Журналиста». Дословно мой ответ был такой:

«Вопрос придуман как бы нарочно. Налицо типичный, не очень порядочный журналистский прием: спрашивать о том, что и само по себе еще стоит под вопросом. Поэтому приходится говорить сначала вообще о слове. Существует ли эта самая «свобода слова»? На мой взгляд, нет. Даже сочетание двух этих слов нелогично (как нелогично, например, выражение «демократический централизм»). Слово в своем высшем значении всегда свободно, вернее, понятие «свободы» или «несвободы» для него не существует.

Конструктор и составитель вопроса, вероятно, имел в виду так называемую «свободу печати», и тут понятие «свобода» или «несвобода» вполне применимо. Другое дело, что в жизни, на практике, свободной печати никогда не было, нет и, наверное, долго не будет и впредь. Везде и всюду печать (а нынче к ней прибавились и другие виды идеологического оболванивания) была зависимой либо от денежного мешка, либо от партийно-групповых интересов, то есть несвободной. Одновременно средства массовой информации изначально заражены вирусом несвободы, поскольку их суть всегда в монологе, то есть в навязывании частного мнения. Диалогичность тут мнимая, равноправия между газетой и читателем нет и быть не может. Так же, как нет и быть не может равноправия между зрителем и телевизионной редакцией, между слушателем радио и самим радио со всеми его глобальными техническими и идеологическими средствами.