– Немедленно позовите врача! – резко скомандовал он своим людям и обратился к Гриняку. – Я приношу вам свои глубочайшие и самые искренние извинения по поводу произошедшего инцидента, Алекс. Это моя вина, мне следовало быть более дипломатичным. Хочу заверить, что вашему товарищу будет оказана самая квалифицированная медицинская помощь…

Сумароков, который уже стоял на коленях над распростертым в перемешанной с кровью пыли Сердюком, медленно поднял голову.

– Помощь? – переспросил он таким тоном, словно впервые слышал это слово, и так же медленно, будто через силу, начал подниматься с колен. – Не стоит беспокоиться, помощь ему уже не нужна. Мертвый он, понял? А вот тебе, козлина, помощь сейчас понадобится…

Гриняк остановил его, мертвой хваткой вцепившись в плечо. Он видел, что Сердюк мертв, но видел и расстегнутую кобуру на боку у Липы, и торчащую из нее вороненую рукоятку пистолета. Дырку во лбу механика-латиноамериканца он видел тоже; со всем этим нужно было что-то делать, и принять решение предстояло командиру экипажа – ему, Алексею Ильичу Гриняку, персонально.

– Пусти, – вперив в майора слепой от ярости взгляд, сквозь зубы процедил Сумароков. – Убью, зубами загрызу гада!

Гриняк промолчал, даже не подумав ослабить хватку. Некоторое время Сумароков так же молча напирал, как человек, вздумавший грудью продавить каменную стену, но Алексей Ильич был сильнее, и, осознав тщету своих усилий, Сумароков обмяк. Легонько оттолкнув его в сторону, Гриняк шагнул вперед.

– Инцидента, говоришь? – переспросил он. – Это не инцидент, майор, это – жопа.

– Жопа? – машинально, как делал всякий раз, когда встречал незнакомое слово, переспросил Липа.

– Culo, – вспомнив испанское слово, перевел Гриняк. – А ну, отойдем-ка, есть разговор.

– Леха, – голосом человека, отказывающегося верить своим глазам и ушам, позвал сзади Сумароков. – Леха, опомнись, что ты делаешь?!

Даже не обернувшись, Гриняк взял сеньора Умберто за рукав и повел его к штабелю снарядных ящиков.

– Ах ты, сука, – с неимоверным изумлением сказал ему в спину Сумароков и бессильно опустился на землю рядом с мертвым Сердюком.

Перевернув убитого на спину, он положил его голову себе на колени, вынул из нагрудного кармана комбинезона клочок чистой, еще не бывшей в употреблении ветоши и принялся вытирать испачканное кровью и налипшим песком мертвое лицо. Совершая несложные и, по большому счету, никому не нужные движения, он вполголоса приговаривал что-то о жарких странах, горячих латиноамериканских девчонках, коктейлях со льдом, океанских волнах и отдельной квартире, которую по возвращении из командировки собирался купить Сердюк, то и дело горестно повторяя: «Эх, ты, Санька, Санька…» Сбившиеся в кучку поодаль техники молча наблюдали за ним. Теперь, когда запал неожиданно вспыхнувшей драки прошел, они не испытывали к этому русскому ничего, кроме сочувствия, в котором тот вовсе не нуждался.

Около штабеля снарядных ящиков Гриняк что-то негромко, но с большим напором втолковывал сеньору Умберто. Он оживленно жестикулировал, то тыча пальцем через плечо в сторону танка, то вертя им у виска, то стуча себя кулаком по лбу; Липа внимательно слушал, сосредоточенно наклонив голову и прижимая к разбитым губам запятнанный кровью носовой платок. Сумароков в ту сторону больше не смотрел, а вот его недавние противники то и дело поглядывали на беседующих, и в этих взглядах явственно читалось недавно произнесенное Сумароковым ругательство: сука.

Вернее, целых две.

Переводчик в майорских погонах по прозвищу Липа не соврал: группа российских инженеров и техников во главе с Александром Андреевичем Горобцом действительно вылетела из Каракаса в Москву в названный им день. Другое дело, что домой, в Челябинск, она так и не прибыла. В этом слова переводчика расходились с истиной, но вины сеньора Умберто тут не было никакой: он просто не мог этого знать и потому, говоря, что Горобец и его коллеги, наверное, уже дома, просто высказал свое предположение – вполне логичное, но, увы, ошибочное.

Еще по дороге в аэропорт в группе произошел раскол. Большинству, как обычно, было на все наплевать. Некоторое сожаление в народе вызывало только преждевременное окончание заграничной командировки и расторжение контракта, по которому каждый получал очень приличные деньги в твердой валюте. Что до причин этого печального происшествия, то они практически единогласно были признаны вполне естественными и нисколько не удивительными: в России испокон веков творились, творятся и, наверное, еще долго будут твориться дела, по сравнению с которыми это надувательство с договором – просто детский лепет и ничего больше. Подумаешь, прогадили танковый завод! Подумаешь, подарили латиносам за их красивые креольские глаза новейшую секретную разработку! Вы вспомните хотя бы продажу Аляски, а уж потом возмущайтесь. Или, если не в курсе той замшелой истории, вспомните, что общими усилиями сотворили Горбачев и Шеварнадзе. Вспомните великую державу, со всех сторон окруженную буферными государствами, которая нынче превратилась в удобную мишень, буквально со всех сторон огороженную частоколом натовских военных баз, вспомните миллионы квадратных километров подаренного американцам нефтеносного арктического шельфа… да мало ли, что еще! Напрягитесь, вспомните все, что у нас нагло стибрили прямо из-под носа, подсунув взамен «Макдоналдс», «Монополию», корпоративную этику и тряпки от Хьюго Босс, и тогда у вас разом пройдет охота горевать из-за какого-то несчастного, не так подписанного договора.

Да вы, вообще, в курсе, что этот ваш любимый Хьюго Босс в конце двадцатых лично разрабатывал униформу для гитлеровских штурмовиков? Нет? Вот и молчите! А Генри Форд был ярым антисемитом и по этой причине оказывал нацистам всяческую поддержку. При чем тут Форд и нацисты? Да ни при чем! При том, что вот ты, к примеру, ездишь на «форде» и не нарадуешься, хотя сам рассказывал, что твой дед на Курской дуге погиб. «Приору» себе купи, если такой принципиальный да патриотичный, а еще лучше – «калину»… Проснись, старик! С момента изобретения денег миром правят именно они, и, у кого их больше, тот и прав, тому все можно…

И что ты, вообще, предлагаешь? В ФСБ бежать? Ну-ну. А про второго твоего деда, которого энкаведешники на Колыме сгноили, тебе напомнить? По его стопам пойти не терпится? Замордуют ведь, затаскают по допросам, а потом самого же виноватым и сделают. Потому что настоящих виноватых искать – себе дороже. Руки у них коротки, кишка тонка, и деньги они, заметь, любят так же, как и все простые смертные, в том числе и мы с тобой.

Александр Андреевич Горобец остался глух ко всем этим обывательским аргументам. Он участвовал в разработке и доведении «Черного орла» до ума с тех далеких дней, когда чертежи конструкторов начали воплощаться в металл самых первых опытных образцов, и потому, наверное, воспринял эту историю как личное оскорбление. Говорите и делайте, что хотите, объявил он, – но в Москве я прямо из аэропорта отправлюсь на Лубянку и не успокоюсь, пока не выведу этих сволочей на чистую воду.