– Давай попробуем озеро, Херб, – говорю я. – Я часто приезжал сюда, когда учился в колледже. Буду счастлив увидеть его снова.

– Клэрис! – ревет Херб, грозно оглядываясь на маленькую парадную дверь дома, ерзая в кресле, дергая его так, чтобы оно развернулось в нужную сторону. Прошлое мое его не интересует, однако ничего преступного в этом нет – оно и меня-то интересует не сильно. – Клэ-э-э-э-эрис!

Дверь отворяется, на веранду выходит худощавая, хорошенькая, очень коротко остриженная чернокожая женщина в джинсах. Я получаю от нее жиденькую полуулыбку.

– Это старина Фрэнк Баскомб, Клэрис. Он собирается сделать из меня посмешище, а я – надрать ему задницу. Мы отправляемся на озеро. Тащи сюда пару плавок, вдруг нам окунуться захочется. – Херб оборачивается ко мне, насмешливо улыбаясь.

– Я постараюсь держаться подальше от него, миссис Уолджер, – говорю я, посылая ей дружескую улыбку, такую же хилую, как ее.

– Херб обожает болтать о купании. – Взгляд Клэрис, устремленный на мужа и полный терпения, словно дает понять, что он так и не выросший озорной мальчишка.

– Ладно-ладно, не позволяй ей заводить ее всегдашнюю волынку, – рокочет Херб и ухмыляется.

Это их личное представление, странно, однако же, видеть, как в нем участвуют люди столь молодые и принадлежащие к разным расам. Хербу не может быть еще и тридцати четырех, хоть он и выглядит на пятьдесят. А для Клэрис уже началась та долгая, бесцветная, неопределенная средняя полоса жизни, когда возраст перестает быть верной мерой пережитого. Возможно, ей лет тридцать, однако она жена Херба, и этот факт отодвигает все остальное – расу, возраст, надежды – в тень. Они похожи на пенсионеров, не получивших того, на что он или она рассчитывали.

Оглянувшись на Херба и обнаружив, что он уже выехал на улицу, я прощаюсь с его маленькой женой коротким взмахом ладони, получаю в ответ такой же и пускаюсь вдогонку за креслом.

– Ну ладно, Фрэнк, так о чем ты собираешься навалить кучу вранья? – резко спрашивает Херб, пока мы вихрем проносимся по улице.

Вот и еще одна с выстроившимися вдоль нее островерхими домами – перед некоторыми стоят жилые автофургоны и лодочные прицепы, – затем шоссе, ведущее к скоростной магистрали, по которой я сюда приехал, а за ним озеро, чей берег усеян коттеджами, несомненно принадлежащими в основном жителям большого города – полицейским, преуспевающим торговцам автомобилями, отставным учителям. Двери заперты, окна закрыты на зиму ставнями. Место не так чтобы приятное, убогое летнее поселение, состоящее из не блещущих красотой бунгало. Отнюдь не в таком соседстве я ожидал увидеть человека, бывшего некогда лучшим игроком Национальной футбольной лиги.

– Думаю рассказать свежие новости о Хербе Уолджере, Херб. Что он поделывает, каковы его планы, как обходится с ним жизнь. Может быть, написать о его характере что-то, способное подбодрить людей, переживающих трудное время. Дать им, попавшим в пиковое положение, толику оптимизма.

– Ладно, – соглашается Херб. – Супер. Супер.

– Уверен, читателям будет интересно узнать о твоей работе духовного наставника. О том, как парни, с которыми ты вместе играл, берут пример с тебя, сделавшего все возможное и еще полстолька. Что-то в этом роде.

– Этим я больше заниматься не буду, Фрэнк, – сурово сообщает Херб и еще сильнее налегает на колеса кресла. – Собираюсь уйти оттуда.

– Почему, Херб?

Не лучшая новость для начала статьи.

– Да мне ничего там толком сделать не удается, Фрэнк. Слишком много всякой херни под ногами путается.

Шоссе, отделяющее нас от озера, мы пересекаем в неловком молчании. Снег здесь почти весь растаял, осталась лишь его серая корочка на обочине, заваленной сором, который выбрасывают проезжающие. Сто лет назад этот край был лесистым, озеро – величественным и прекрасным. Идеальное место для пикников. Теперь же оно загублено домами и автомобилями.

Херб спускается к берегу по бетонному скату для лодок, что тянется меж двух обнесенных заборами коттеджей, чьи окна заколочены досками, поднимается, яростно крутя колеса, на дощатый причал. За озером видна скоростная магистраль, на берегу за коттеджами поднимаются над кронами деревьев «русские горки». Где-то рядом с ними стояло «Казино», однако теперь и следов его не видно.

– Занятно, – говорит Херб, едва перед ним открывается озеро. – Когда я только-только увидел тебя, твою голову окружал нимб. Большой, золотистый. Ты его замечал когда-нибудь, Фрэнк?

Херб рывком обращает ко мне свое большое лицо, улыбается и снова поворачивается к пустому, ровному простору воды.

– Никогда, Херб.

Я присаживаюсь на сваренные из труб перила, которые тянутся к концу причала, где покачиваются на мелководье две алюминиевые лодки.

– Нет? – переспрашивает Херб. – Ладно.

Несколько секунд он молчит, думая о чем-то, потом произносит, не глядя на меня:

– Я рад, что ты приехал, Фрэнк.

– Я тоже, Херб.

– Знаешь, Фрэнк, меня иногда такая злость берет. Пропади она. Просто киплю весь.

Он вдруг бьет ладонями по черным подлокотникам кресла, покачивает головой.

– Из-за чего, Херб?

Я ничего пока не записал и к магнитофону не прикоснулся, а следовало бы, потому что память у меня никудышная. Я всегда принимаю слишком близко к сердцу то, что мне говорят, не уделяя должного внимания деталям. Мы с Хербом все еще пытаемся получше узнать друг друга, а мне по опыту известно: поспешив с интервью, можно получить настолько искаженное представление о человеке, что он даже и не узнает себя в твоей писанине – первый признак плохо сработанной статьи.

– У тебя есть какие-нибудь теории насчет искусства, Фрэнк? – спрашивает Херб, крепко опершись подбородком о кулак. – Я хочу сказать, э-э, имеешь ты полное представление о том, к примеру, как увиденное художником соотносится с тем, что он в конечном счете изображает на холсте?

– Пожалуй, нет, – отвечаю я. – Мне вон Уинслоу Хомер[36]сильно нравится.

– Ладно. Он хорош. Очень хорош, – говорит Херб и беспомощно улыбается.

– Думаю, напиши он это озеро, оно выглядело бы и ощущалось совсем как сейчас.

– Может быть. – Херб отворачивается к озеру.

– Сколько времени ты играл в профессиональный футбол, Херб?

– Одиннадцать лет, – печально отвечает он. – Год в Канаде. Год в Чикаго. Потом меня обменяли на здешнего игрока. Тут я и остался. Знаешь, Фрэнк, я недавно читал об Улиссе Гранте,[37]– Херб с силой кивает, – он сказал перед смертью: «Думаю, я не личное местоимение, а глагол. Глагол обозначает: быть, действовать, страдать. И я обозначаю все это». – Херб снимает очки, держит их, разглядывая оправу, крепкими пальцами форварда. Глаза его красны. – В этом есть какая-то правда, Фрэнк. Но как по-твоему, какого дьявола он имел в виду? Глагол? – Херб поворачивает ко мне встревоженное лицо. – Мне это уже несколько недель покоя не дает.